Дорожи тем, что ценишь. Депеши о выживании и стойкости

Его неприятие лицемерия, полуправды и притворства жадных и могущественных является тотальным, ибо они порождают и взращивают невежество, которая является формой слепоты по отношению к реальности. Ведь они нагадили на память, в том числе на память о языке, на наше главное наследие.

И всё же реальность, которую он любил, не так просто принять, поскольку она являла глубокое историческое разочарование. Надежды, расцветшие в 1945 году после разгрома фашизма, были преданы.

СССР вторгся в Венгрию. Франция начала трусливую войну с Алжиром. Обретение независимости бывшими африканскими колониями стало жутким фарсом. Лумумба был ликвидирован марионетками ЦРУ. Неокапитализм готовился к глобальному захвату власти.

Несмотря на это, наследие было слишком ценным и непобедимым, чтобы от него отказаться. Другими словами, требования реальности невозможно игнорировать. Они в том, как носят шаль. Они в лице юноши. На улице, полной людей, требующих справедливости. В смехе их ожиданий и безрассудстве шуток. Отсюда и проистекали ярость и стоицизм Пазолини.

Ответ Пазолини на первоначальный вопрос был прост: классовая борьба объясняет войну.

Фильм заканчивается воображаемым монологом Гагарина, увидевшим планету из космоса и заметившим, что все люди, видимые с огромной высоты, – братья, должные отказаться от кровопролития.

По сути, фильм рассказывает о переживаниях, оставляющих в стороне и вопрос, и ответ. Он о том, насколько холодна зима для бездомных. О теплоте воспоминаний о героях революции, о непримиримости свободы и ненависти, о крестьянском духе папы Иоанна XXIII, улыбающиеся глаза которого похожи на черепашьи, о недостатках Сталина, которые и наши недостатки, о дьявольском искушении думать, что борьба окончена, о смерти Мэрилин Монро и о том, что красота – это всё, что осталось от глупости прошлого и дикости будущего, о том, что природа и богатство – это одно и то же для имущих классов, о наших матерях и их слезах, о детях детей и их детей, о несправедливости, которая следует даже за благородной победой, о легкой панике в глазах Софи Лорен, когда она смотрит на руки рыбака, разрезающего угря…

Комментарии к черно-белому фильму произносят два анонимных голоса; на самом деле это голоса его друзей: художника Ренато Гуттузо и писателя Джорджо Бассани. Один – энергичный комментатор, другой, наполовину историк, наполовину поэт, – прорицатель. Среди освещаемых новостей – венгерская революция 1956 года, Эйзенхауэр, баллотирующийся на второй срок, коронация Елизаветы, победа Кастро на Кубе.

Первый голос информирует, второй напоминает. О чем? Не столько о забытом, сколько о том, что мы решили забыть. Такой выбор часто начинается в детстве. Пазолини ничего не забыл из своего детства – отсюда сосуществование боли и веселья во всём, что он делал. Нас стыдят за забывчивость.

Два голоса звучат как греческий хор. Они не влияют на то, что демонстрируется. Они не интерпретируют. Они задают вопросы, слушают, наблюдают, а затем озвучивают то, что может чувствовать зритель. Голоса достигают своей задачи, потому что язык актеров, хора и зрителя – это хранилище общего опыта, накопленного веками. Язык – соучастник нашего опыта. Его не обмануть. Голоса звучат не для того, чтобы прекратить спор, а потому, что стыдно, учитывая человеческий опыт и боль, не говорить того, что они должны сказать. Если это оставить невысказанным, способность быть человеком ослабеет.

В Древней Греции хор состоял не из актеров, а из мужчин, избранных на год хормейстером, хорегусом. Они представляли город, агору, форум. Но их хор был голосом нескольких поколений. Иногда они говорили о том, что общественность признавала много позже. Когда же они озвучивали то, что публика чувствовала, но не могла сформулировать, они оставались нерожденными.

Всё это Пазолини делает с помощью двух голосов, мечась в ярости между древним миром, который исчезнет с последним крестьянином, и будущим миром жесткого расчета.

В некоторых моментах фильм напоминает о границах рационального объяснения и о вульгарности таких терминов, как оптимизм и пессимизм.

Упоминаются лучшие умы Европы и США, объясняющие, что значит умереть, сражаясь с Кастро на Кубе. Но о смерти на Кубе – или в Неаполе, или в Севилье, – можно рассказывать только с сочувствием, в свете песен и слез.

В другой момент в фильме говорят, что мы мечтаем быть как наши предки. И добавляют: только революция может спасти прошлое.

Ярость – фильм о любви. И его ясность сравнима с ясностью афоризма Кафки: «Добро в каком-то смысле безотрадно».

Вот почему я говорю, что Пазолини подобен ангелу.