Время от времени отчаяние входит в жизнь, состоящей из горя. Отчаяние – это эмоция, которая следует за предательством. Надежда вопреки себе рушится; отчаяние заполняет пространство в душе, которое было занято надеждой. Отчаяние не имеет ничего общего с нигилизмом.
Нигилизм в его современном понимании – это отказ верить во что-то, кроме погони за прибылью, рассматриваемой как конечная цель социальной деятельности. Нигилизм – это смирение перед утверждением, что цена есть всё. Это современная форма человеческой трусости. У бедняков она другая.
«Ему жалко стало своего тела и своих костей –
Несколько пояснений по поводу этих цитат. Они взяты у великого русского писателя Андрея Платонова (1899–1951). Платонов писал о бедности во времена Гражданской войны и насильственной коллективизации в начале 1930-х годов. Эту бедность от предшествовавших отличало присутствие осколков надежды. Она упала на землю в изнеможении, поднялась на ноги, пошатнулась, зашагала дальше среди прочих осколков обещаний и разбитых слов. Платонов часто употреблял термин «душевный бедняк», происходящий из «бедных душ». Он писал о тех, у кого было отнято всё и пустота внутри которых была огромной. Остались лишь души, то есть способность чувствовать и страдать. Однако его рассказы не увеличивают прожитое горе, они спасают. «Из нашего уродства вырастает душа мира», – писал он в начале 1920-х годов.
Сегодняшний мир страдает от другой формы бедности. Нет необходимости приводить цифры; они широко известны, и повторение их лишь возведет очередную стену статистики. Более половины населения земного шара живет менее чем на два доллара в день. Малые культуры с их утешениями – физическими и духовными – от жизненных невзгод систематически подвергаются нападкам или уничтожаются. Новые технологии и средства коммуникации, экономика свободного рынка, изобилие, парламентская демократия – но когда доходит дело до бедных, никто не выполняет обещаний, кроме поставки дешевых товаров, которые бедные могут купить, если что-то украдут.
Платонов понимал бедность глубже, чем любой другой писатель.
Секрет рассказывания историй бедным состоит в убеждении их, что истории могут рассказываться где угодно, даже там, где лучше любых историй знают, что значит жизнь. Сильные мира сего не умеют рассказывать истории: хвастовство – противоположность историям, и любая история, какой бы скромной она ни была, должна быть бесстрашной. Сильные мира сего сегодня живут в страхе.
История выносит жизнь на окончательный суд, который располагается где-то далеко. Он может находиться в будущем, в прошлом или, например, где-то за холмом, где всё зависит от удачи (беднякам часто приходится ссылаться на удачу), и последние становятся первыми.
Внутри истории время нелинейно. Живые и мертвые встречаются как слушатели, и чем большее число слушателей ощущает себя присутствующими, тем более
«Повсюду его за обещанье, что он сказку скажет, ночевать пускали и ужином кормили: сказка-то оказалась сильнее царя. Только бывало, если до ужина он сказку начнет, то ужинать уж некогда было, и люди, кто слушал его, есть не хотели, поэтому отставной солдат прежде сказки всегда щи хлебал»[19].
Главная жестокость жизни – это ее убийственная несправедливость и нарушение всех обещаний. Бедняки не принимают невзгоды пассивно и безропотно. Они смотрят дальше своих несчастий и видят там нечто безымянное. Не обещание, ибо обещания не выполняются; скорее нечто вроде круглой скобки, парантезы в безжалостном потоке истории. И общая сумма этих парантез равна вечности.
Можно сформулировать и по-другому: на земле нет счастья без стремления к справедливости.
Счастье – это не то, к чему нужно стремиться, счастье можно лишь повстречать, это встреча. Однако у большинства встреч есть продолжение – в этом их обещание. Встреча же со счастьем не имеет продолжения. Всё появляется мгновенно. Счастье пронзает горе.
«
Чагатаев понял их и спросил, что, значит, они теперь убедились в жизни и больше умирать не будут?
– Умирать не надо, – произнес Черкезов. – Один раз умрешь – может быть, нужно бывает и полезно. Но ведь за один раз человек своего счастья не понимает, а второй раз разумереть не успеешь. Поэтому тут нету удовольствия»[20].
«Была в то время зима, богатые пили чай и ели баранину, а бедные ждали тепла и роста растений»[21].