Дорожные работы

Мэри принялась горячо возражать, но он ее не слушал. Он прекрасно помнил ту сцену. Детский сад располагался в цоколе, и, спускаясь с упирающимся и плачущим Чарли по лестнице, он ощущал себя предателем; сродни фермеру, который ведет корову на бойню, хлопая ее по бокам и приговаривая: «Не волнуйся, Бесс, все будет в порядке». Прелестный был мальчуган его Чарли. Белокурые от рождения волосы вскоре потемнели, а вот глазенки как были синими, так и остались. Они были вдумчивыми и наблюдательными, даже когда Чарли еще только учился ходить. Когда они спустились по лестнице, Чарли стоял между ними, держа их с Мэри за руки и глядя на других детей, которые бегали, кричали, рисовали и вырезали что-то из цветной бумаги ножницами с закругленными концами. Детей было превеликое множество, и Чарли никогда прежде не казался ему настолько маленьким и подавленным, как в ту минуту. В его глазенках не было ни радости, ни страха – только напряженное внимание и… отчужденность.  И сам он никогда не ощущал такой близости к своему сыну, как в ту минуту, когда, казалось, даже мысли их звучали в унисон. И тут подошла миссис Рикер, улыбаясь, как барракуда, и сказала: Заходи, Чак, у нас тут весело!  Ему отчаянно захотелось выкрикнуть: Моего сына зовут вовсе не так!  А потом, когда она потянулась, чтобы взять Чарли за руку, мальчик не шелохнулся, держа руки по швам, и ей пришлось как бы украсть его ручонку. Пройдя за миссис Рикер, Чарли остановился, обернулся и посмотрел на родителей. Глаза его говорили: Неужели ты это допустишь, Джордж?  А его собственные глаза отвечали: Боюсь, что да, Фредди.  А потом они с Мэри зашагали по ступенькам, повернувшись к Чарли спинами – самое страшное зрелище для ребенка, – и Чарли разрыдался. Однако Мэри даже не приостановилась, ведь женская любовь непредсказуема и жестока; это всегда любовь с открытыми глазами, эгоистичная и расчетливая. Мэри знала, что сейчас должна уйти, поэтому спокойно уходила, не обращая внимания на плач ребенка, отмахиваясь от него, как от причитаний по поводу исцарапанных коленок. А вот у него закололо в груди, причем боль была настолько острой, что он даже испугался, не инфаркт ли это…

Теперь-то он уже знал, что родительские спины не самое страшное зрелище на свете. Куда страшнее, когда дети тут же выбрасывают это зрелище из головы, торопясь приступить к своим занятиям – игре, головоломке, новым приятелям, а в конце концов – к смерти. Эту ужасную правду он – увы – для себя открыл. Чарли начал умирать задолго до того, как заболел, и остановить это было невозможно. Как несущуюся лавину.

– Барт? – словно сквозь сон, услышал он голос Мэри. – Ты еще там?

– Да.

– Какой смысл в том, чтобы все время думать о Чарли? Бередить раны. Ты ведь себя просто сжигаешь. Ты превращаешься в его раба.

– Зато ты свободна, – сказал он. – Наконец.

– Пригласить адвоката на той неделе?

– Да. Пожалуйста.

– Мы ведь не будем с тобой ссориться, верно, Барт?

– Нет. Все пройдет очень достойно. Как у цивилизованных людей.

– Ты не передумаешь? Не станешь потом оспаривать решения?

– Нет.

– Ну… Хорошо, тогда до встречи.

– Ты знала, что надо его оставить, и оставила. Жаль, я не могу всегда полагаться на свое чутье.

– Что?

– Ничего. До свидания, Мэри. Я люблю тебя. – Он понял, что произнес это, когда уже положил трубку. Слова эти сорвались с его губ машинально. Автоматически. Хотя получилось вовсе недурно. Для прощания.

18 января 1974 года

– А кто его спрашивает? – поинтересовалась невидимая секретарша.

– Барт Доус.

– Подождите, пожалуйста, минутку.

– Хорошо.

Он держал возле уха молчащую трубку, притопывая ногой и глядя из окна на вымершую Крестоллен-стрит. День выдался солнечный, но очень морозный. Ветер вздымал тучи снежинок, которые кружились на фоне опустевшего дома Хобартов – пустой скорлупки с зияющими окнами, дожидавшейся разрушения. Хобарты при переезде увезли с собой даже ставни.

В трубке щелкнуло, и голос Орднера произнес:

– Привет, Барт! Как дела?

– Прекрасно.

– Что я могу для вас сделать?

– Я насчет прачечной, – ответил он. – Хотел узнать, что решила корпорация по поводу переезда.

Орднер вздохнул, а затем сдержанно произнес:

– Вам не кажется, Барт, что вы несколько поздновато спохватились?

– Стив, я не для того позвонил, чтобы выслушивать ваши упреки.

– А почему бы и нет? Ведь вы нам всем грандиозную свинью подложили. Ну да ладно, кто прошлое помянет… Как бы то ни было, Барт, корпорация решила выйти из этого бизнеса. Как вам это нравится?

– Не слишком, – уклончиво ответил он. – Скажите, Стив, почему вы не увольняете Винни Мейсона?

– Винни? – изумился Орднер. – Но Винни вкалывает на совесть. Он нас здорово выручает. Не понимаю, почему вы так против него ополчились…

– Да бросьте вы, Стив. Будущего у него на этом месте не больше, чем у печного дымохода. Дайте ему развернуться – или увольте.

– По-моему, Барт, вы лезете не в свое дело.