Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь

Версты полторы ехали мы берегом Камы прежде, нежели приехали на перевоз; здесь Кама довольно широка (около 460 саженей), берега – совершенная пустыня: лес, лес и больше ничего. Редко-редко попадется на глаза вам бедная землянка рыбака и возле нее колеблющаяся на воде лодочка и раскинутая сеть. Кроме этих лодочек, ничего нет на Каме: река совершенно пуста; это не то, что на Волге, где круглое лето одно судно перегоняет другое и дощаники беспрестанно ходят то вверх, то вниз. Судоходство по Каме бывает по временам: во-первых, тотчас после вскрытия реки идет железный караван; за ним следует соляной, недели две спустя после вскрытия; во-вторых, в конце июня или начале июля идут суда с сибирскими товарами в Нижний на ярмарку; а потом в сентябре, незадолго до замерзания Камы, возят хлеб из Сарапула в Усолье, Соликамск и Чердынь. В другое время вы не увидите жизни на Каме, она вам представляется совершенно пустынною рекою. Я не знаю, какое-то грустное и вместе с тем высокое чувство пробивается в груди человека при взгляде на пустынную большую реку. Вот она тихо катит перед вами струи свои; возвышенные утесистые берега ее покрыты лесом; кругом пусто, ничего живого. Только течение реки и таинственный, однообразный шум деревьев навевает мысль о жизни природы. Река несет, несет свои никем не тронутые волны мимо диких берегов, а все нет конца им, и нет ни одной, которую бы прежде перерезал смело человек на челноке своем. Одна за другими несутся они из неиссякаемого источника, а все их много, все бесконечно число их. Приведите себе все это на мысль, когда вы стоите на диком берегу какой-нибудь пустынной сибирской реки, когда, держась рукой за вековую сосну, вы под ногами своими видите, как вода струится у подошвы утеса; потом оглянитесь на эти утесистые берега: вот река; тихая поверхность ее глаже зеркала, и эти берега мрачно отражаются в светлом лоне воды; взгляните на небо с его перистыми облаками и переливами света – оно утонуло в реке. Вглядитесь хорошенько, поймите жизнь всего этого, и тогда, в шуме леса, вы услышите слово о бессмертии; неувядаемая зелень сосен и лиственниц вам представится как эмблема вечности.

Кама течет около 900 верст по Пермской губернии. Положение берегов ее непостоянно: то левая сторона возвышенная, то правая; впрочем, крутых берегов более на левой стороне, которая вся покрыта лесом; на правой в иных местах есть луга, в других болота. Здесь она замерзает обыкновенно в начале ноября и вскрывается в апреле. Весенний разлив ее от 6 до 11 аршин. Ширина и глубина различны: в Чердынском уезде ширина ее от 40 до 60 саженей, глубина от 3 до 4 аршин; в Соликамском – ширина от 350 до 400 саженей, глубина от 4 до 6 аршин; в Пермском – ширина от 400 до 450; глубина от 5 до 6 1/2 аршин; в Оханском – ширина от 450 до 460 саженей, глубина от 6 до 7 аршин; в Осинском – ширина от 400 до 500 саженей, глубина от 6 до 8 аршин.

Ступив на левый берег Камы, мы были в Пермском уезде; с версту от берега идет дорога песчаная по тем местам, которые весною покрываются водою. Проехав эту версту, мы нашли опять прекрасную гальковую дорогу и совершенно не заметили, как доехали до Юго-Камского завода. Этот завод не слишком значителен в сравнении с другими уральскими заводами. Он основан в 1746 году и принадлежит княгине Бутеро; в нем рабочих мастеровых до 700. Чугун не плавят; это завод только железоделательный, а не железоплавильный; чугун привозится Камою из других бутеровских заводов; здесь в 5 кричных горнах переделывают его в железо. Железа выделывается в год от 40 000 до 42 000 пудов.

Мы миновали село Верхние Муллы, принадлежащее княгине Бутеро. В этом селе находится главное управление камскими заводами этой помещицы, довольно обширное приходское училище и больница. Здесь также постоянная квартира управляющего имением. Во время нашего проезда здесь управителем был старичок в старомодном фраке со старомодными фалдами. Сперва принял он нас, как водится; но, узнав, что мы не играем в бостон с кадилями и колоннами по три четверти и не интересуемся знакомством с его сыном, каким-то горным чиновником, старый управитель обошелся с нами холодно. Это не по-пермски, это не по-сибирски, думал я, но вскоре узнал, что старик был обруслый англичанин. Тогда только сделалась понятной мне его мелочная расчетливость и эта гордость сыном. До сих пор я еще не мог решить, кому было приятнее, мне или управителю, в то время как я садился в долгушу, чтобы ехать в Пермь.

Был вечер, прекрасный вечер: солнце скрылось за облака, волшебною рукою разбросанные по западу в фантастическом беспорядке. Разноцветными полосами пестрилось небо, блистало переливами света, и какой-то сумрачный свет, будто проходящий сквозь цветные стекла, озарял окрестности.