Доржи, сын Банзара

— Я же сказал: не твое дело. Приготовь туесок сметаны. Хватит с нас и этой жертвы. С каждого по чашке — и то сколько наберется. Да и цам не последний… Неважно, что ты в храм несешь, важно, какую при этом молитву творишь. Можно состряпать из теста маленькую фигурку коня и молитвой вдохнуть в нее душу резвого скакуна. Поняла?

Сумбат сидит с поджатыми губами, она недовольна мужем. Боится не обделенных богов, а злых языков улус-ников. Скажут, что Мархансаевы опять сухую молитву сотворили…

— Ты мой нарядный халат вытащила из сундука? Просушила на солнце? Проветрила? У тебя дырявые уши, надо десять раз напоминать. Не стал бы наряжаться, но там большие нойоны будут, начальство.

Мархансай прохаживается по двору, осматривает амбары, сараи. «Богато живет. А не сделать ли Шагдыра ламой? Потом подумаю». Мархансай тут же вспоминает, что Ухинхэн до сих пор не отдал Попхою овцу за лекарство… Мархансай не один раз напоминал Ухинхэну, но тот и слышать не хочет. «Лекарство дал Попхой, с ним и разговаривать буду», — вот и весь ответ Ухинхэна.

Овца, которую Ухинхэн должен ламе за лекарство, все больше и больше интересует Мархансая: «Ухинхэн отдаст Попхою жирную овцу… А уж я сумею сделать, чтобы та овца погуляла в моей отаре. В большой отаре жирной овце будет веселее».

Когда Полхой проснулся, Мархансай привел к нему Ухинхэна. Уселись пить чай. Вокруг расположились гости Попхоя. Среди них пристроились Доржи и Гытыл.

Эту ночь мальчики спали плохо. Приехали в дацан уже в сумерки. Улеглись на телеге. Только заснули — разбудил шум. Кричали пьяные, стоял такой лай, будто все собаки сбежались из окрестных улусов. Через изгородь перелетело полено, упало рядом с телегой. Доржи совсем испугался, со сна у него мелькнула мысль: «Не злые ли ханы напали на дацан?» Гытыл тоже уже сидел на телеге. Мальчики тюкали к дому. Там они узнали, что молодые ламы убили из-за девушки богомольца, а друзья убитого зарезали ламу. Тела лежали под сараем, у них были изуродованы лица, и они, казалось, с ненавистью смотрели друг на друга мертвыми бесцветными глазами…

Мархансай сделал несколько глотков и повернулся к Попхою:

— Ламбгай, вы не забыли, что Ухинхэн должен вам овцу?

— Как же, как же… Отлично помню. Почему ты не отдаешь? Лекарство ведь получил.

Ухинхэн не ответил.

— У людей не стало ни стыда, ни совести, — загнусавил Мархансай. — Сколько времени прошло… Та овца успела два раза ягниться… Первый ягненок тоже приплод принес. Выходит, что Ухинхэн теперь должен не одну овцу, а, четыре… А сколько шерсти, молока…

— У меня сейчас нет ни жирной овцы, ни тощей.

— А мне какое дело? Лекарство твоя жена брала?

— Приносила какие-то порошки. Выпила один — еще больше разболелась. Если бы не русский доктор Мария, она бы ноги протянула. А вы овцу требуете… За порошки — овцу… Марии бы я отдал, ей не жалко. Но она не берет, даром лечит.

— Но ты же. обещал мне овцу?

— Я не обещал и лекарства не брал.

— Не ты, так твоя жена.

— Жена… Мархансай-ахайхан говорит же, что «бабы глупее овцы». Вот она по бабьей глупости и сболтнула.

— Ну, Ухинхэн, этого я от тебя не ожидал, — развел руками Попхой.

— А мне все равно, — спокойно ответил Ухинхэн. — У вас ведь так: есть овца — получай лекарство, нет овцы — помирай. Вам бы только нажиться на чужой беде.

— Как ты смеешь!.. Безбожник, богохульник… — Попхой затрясся от негодования.

— У меня грехов меньше, чем у иного ламы.

— Что-о?

— Ну да. На себя взгляните. Вспомните, что вы в прошлом году в Дырестуе натворили…

— Хватит! — закричал Попхой. — Да я тебя, да я… — больше он не мог ничего выговорить.

— А как же насчет овцы? — забеспокоился Мархансай.

— Сгорите вы со своими овцами на адском огне! — выкрикнул Попхой и торопливо ушел.

Доржи шепнул Гытылу:

— Видал, какой у нас Ухинхэн! Даже ламы не боится.

…Повсюду полно телег и коней. Снуют богомольцы. Они только что пришли — ночевали недалеко от дацана. Старики идут с палками, с костылями; их покрыла серая дорожная пыль. Богомольцы снимают тяжелые ноши и отдыхают в тени домов, заборов.

Мальчики пошли искать Николая Александровича. Но где найдешь его? Здесь несколько сот ламских домов. Широкие резные ворота дацана с ярко раскрашенными арками открыты настежь. Люди идут толпой, заходят в желтый храм. Доржи и Гытыл за ними. В храме их встречают боги — большие, вызолоченные, они упираются головами в высокий потолок.

У большой картины стоит лама с красным широким полотнищем через голое плечо. Вокруг него — много людей.

— Это барабан Сансары[48], — говорит лама. — Тут представлен весь наш мир. Вот здесь земля. Вот эти люди совершают грехи: этот убил чужого барана, этот украл шубу и удирает. Вот завистливый человек — он с жадностью смотрит через забор на чужое добро.