Доржи, сын Банзара

А здесь, — лама указывает палочкой на другую часть картины, — здесь люди делают доброе дело. Вот тот человек, который убил чужого барана. Видите, он дарит ламе красный шелк на халат. Смотрите выше — это эрлики. Они после смерти уносят души грешников в ад. Вот весы, на которых будут взвешивать добрые дела и грехи, совершенные людьми при жизни. Если перетянут грехи, душа попадет в ад. Вот он — ад. Это ад огня, ад остроконечных кольев, ад медленных мук и страданий… Вот ад ледяного холода, ад ям… Если у человека было больше добродетелей, чем грехов, его душа попадает в рай… Вот рай — страна Сохо Бадия, страна Уржэн Ханды, страна бурхана Субдия… Здесь люди рождаются из цветка… Они питаются сочными плодами райских деревьев. А помните того человека, который убил чужого барана, потом подарил ламе красный шелк? Его у дверей ада настигает краснокрылая птица и отбирает из рук эрлика. Он прощен потому, что подарил ламе красный шелк, и этот шелк обратился в краснокрылую птицу, которая спасла его душу.

Старики и старухи поднимают над головой сложенные ладони. У многих от страха и удивления выступили на глазах слезы.

— Кто хочет в рай, кто хочет совершить доброе дело, жертвуйте! — обращается к ним лама, вытирая пот с гладко выбритой головы.

На большую медную тарелку посыпались кольца, браслеты, чеканные серебряные ножи, бумажные деньги, медные гроши, конфеты.

— Если жертва спасает душу от мук ада, можно не пожалеть золота и серебра, — говорит седая старуха, толстая, как Тобшой.

Рядом — медный котел. Трое здоровых мужчин не сдвинут его с места. Богомольцы сливают туда топленое масло для поддержания вечного огня — Мунхэзулу. По бокам котла изображены страшные драконы, невиданные птицы и звери. Они, кажется, охраняют приношения богомольцев. Чуть дальше — сундуки. В них складывают одежду, шелка, хадаки[49], китайский ладан…

Одна группа богомольцев уходит, собирается новая. Ее встречает та же медная глубокая тарелка…

Гытыл и Доржи, взявшись за руки, вышли во двор. Там большие сараи и несколько амбаров. Это жаган — место, где варятся обеды для лам. Здесь много людей, желающих сделать доброе дело. Это родные умерших, больных; те, кто видел плохие сны, кто провинился перед нойонами и зайсанами и должен на столько-то рублей сделать приношения.

Чад и копоть стоят над жаганом.

Мальчики пробираются дальше. У дверей амбара, где принимают продукты, толпятся нищие. Все они в рваной одежде. Большинство — босые. Они протягивают высохшие руки, стучат костылями, показывают изувеченные руки и ноги. Дерутся из-за каждой кости. Ламы и послушники натравливают их друг на друга и любуются драками. Из-за костей, которые уже обгрызли нищие, дерутся собаки.

Мимо Доржи пробежал хорошо одетый парень, вслед ему крик:

— Держите паршивца!

Кто-то поворачивается к кричащему и говорит:

— Знаешь ли, кого ты обозвал паршивцем? Это сын зайсана… Его отец с тебя теперь шкуру спустит.

— Это бы еще пустяк, — подхватывает другой богомолец, — корову с теленком отберет за оскорбление. Законы, брат…

Вот стоит высокий нищий с шишковатым, уродливым лицом. На его голой груди — крупные деревянные четки. Несмотря на жару, он обут в овчинные унты. На правой ноге унт разорван, и пальцы выглядывают из него, как пять птенцов из лохматого гнездышка. Он глух на оба уха.

— Шантагархан, расскажи: как женился? — спрашивает молодой лама.

— С Гусиного озера пришел! — кричит тот так громко, будто все вокруг глухие.

— Расскажи, как женился, а не откуда пришел, — смеется другой лама.

— Да, да! Есть хочу! — еще громче кричит глухой.

Его дразнят и дразнят. Это доставляет удовольствие ламам и послушникам. Рядом стоит слепая однорукая старуха. Ламы дают ей мясо, вывалянное в перце, суют хлеб с осколками стекла и хохочут, довольные, что так ловко обманули ее.

А вот почти голый мальчик. Ему лет десять-одиннадцать. Весь рот у него в свежих язвах. Говорят, что вчера какой-то послушник забавлялся: за кусок мяса заставил взять в рот горячие угли.

Доржи жалко мальчика. Ведь если бы и у него не было отца с матерью, над ним так же издевались бы ламы и послушники.

Ламы пресытились, ищут новых развлечений. Они начинают стравливать собак. Много ли для этого нужно? Одной бросили большую кость — и началось: черные, рыжие, большие и маленькие сплелись в клубок, катаются по двору. Собаки обливаются кровью, визжат и хрипят, уползают, волоча изгрызенные лапы…

Доржи начинает казаться, что он все это где-то уже видел. В дацане висит картина, изображающая ад. Если есть ад голода, то разве этот ад не здесь, во дворе дацана? Доржи вспомнил, как в прошлом году, в дни зуда, чуть не замерз Эрдэмтэ-бабай. Разве это не ад ледяного холода? Он вспомнил Аюухан, погибшую от чахотки. Жалму, нищету своего улуса, горькую судьбу многих соседей… Разве это не ад медленных мук и страданий?..

Подходит Мархансай. В руках у него маленький туесок. На Мархансае все тот же засаленный зеленый халат. Никто, пожалуй, не скажет, что он самый богатый человек Ичетуя. Мархансай протягивает послушнику туесок и несмело говорит:

— Это сметана.