Досье Дракулы

«…удовольствие принять ваше предложение, мистер Ирвинг, сыграть для наших курсантов… исключение из железных правил дисциплины, действующих в Военной и Военно-Морской академиях Соединенных Штатов». Ну и все в том же духе. Ничего срочного, никакой нужды отвечать. Вздохнув с облегчением, я отложил письмо министра в сторону. И представь себе, это первое письмо оказалось и последним, которое я прочел и запомнил, потому что…

Впрочем, по порядку. Следующим я взял конверт с большой, кажется посольской, печатью и собрался вскрыть его ножом. Да, тем самым кукри. Тут-то все и произошло.

Со скоростью и силой, которую мне решительно нечем объяснить, я вдруг полоснул себя по ладони под левым большим пальцем. То, какую глубокую рану нанес этот чертовски острый нож, поразило меня раньше, чем я успел ощутить причиненную им боль и увидеть хлынувшую кровь. Впечатление было такое, будто кукри находился вовсе не в моей собственной руке: с одной стороны, я видел, как все это произошло, а с другой — не понимал, что порезался, пока не ощутил боль, пока кожа на моих глазах не разошлась и из открывшегося пореза не потекла кровь.

Но ладно бы только это. Так нет, вместо того чтобы принять какие-то меры и остановить кровь, я некоторое время сидел, тупо уставившись на красное пятно, расплывавшееся по чистым листам бумаги, приготовленным мною для написания ответов от имени Генри. Впрочем, это еще что: скоро кровь оказалась и на самих письмах, и на стуле, и на ковре, и на кровати, ибо, что уж и вовсе необъяснимо, когда я наконец встал, то принялся метаться по комнате, как пораженный стрелой олень.

Лезвие прошло совсем близко от того сине-зеленого перекрестья на запястье, locus classicus, классического места, которое используют те, кто решил свести счеты с жизнью, обвенчав свою тоску с отточенным металлом. Было ли у меня подобное намерение? Неужто меня загнали в угол, как, бывало, Черные Гончие, и я не видел никакого выхода из создавшегося затруднительного положения? Тебе, как никому другому, могу признаться честно. Я не знаю.

Когда до меня в конце концов дошло, что случилось, я все равно не сделал ничего, что диктовалось бы здравым смыслом. Не позвал доктора отеля. Не стал накладывать жгут из галстука или полотенца. Нет. Вместо этого я взял бутылку виски и подошел к окну. Высоко рывком поднял раму, разбрызгав кровь по стеклу и стене, и сел на подоконник, вытянув над городом раненую левую руку. Холод и порез вступили в сговор: я почувствовал головокружение, и будь мои габариты столь же не велики, как твои, Кейн, я вполне мог бы, потеряв сознание, упасть вниз. Но именно в этот момент я плеснул виски на рану и очнулся. Ох, Кейн! Ну и жгучая же была боль! Однако я ничего не делал, лишь сидел, глядя, как виски смешивается с моей кровью и красная капель проливается на улицу, замерзая на лету.

В это время наконец пошел снег, который все без устали предвещали. Несмотря на ранний час, низко нависшее свинцовое небо не пропускало ни единого лучика солнца. Усилившийся ветер запорошил снегом окно и набросал его даже в комнату. Я положил рассеченную руку на подоконник, но если хотел остановить кровотечение с помощью холода и снега, то добился лишь одного: испачкал все кровью. Увы, я сидел слишком долго, бессмысленно глядя, как вытекает моя кровь.

Поскольку вид крови всегда меня пугал, я поплелся наконец обратно в комнату, желая одного — прекратить кровотечение. Подчеркиваю, инстинкт самосохранения тут ни при чем: мне хотелось остановить кровь, ибо я не желал больше ее видеть.

В ванной я большим глотком выпил оставшееся виски, после чего выпустил бутылку из рук и она разбилась вдребезги о плитки пола. По этому поводу мы с моим отражением в зеркале обменялись долгим взглядом, который нет нужды описывать.

Выйдя из ванной, пол которой стал скользким от крови, я увидел окровавленный кривой нож, так и лежавший на столе, но казавшийся при этом чем-то живым. Дальше провал. Не помню, как я натянул пальто. Когда очнулся, оказалось, что я иду по 5-й авеню, подгоняемый метелью, с ножом в руке.

В чем был смысл того, что я творил? Воображал ли я себя последователем Мохаммеда, выискивавшим какого-нибудь неверного? Или сам был неверным, заслуживающим смерти?

Память не удержала подробностей, я могу лишь сказать, что блуждал по улицам города, которые обезлюдели из-за непрекращающегося снегопада. Жители Манхэттена спешили укрыться в своих домах, окна магазинов были закрыты ставнями, городской транспорт остановился. Похоже, только я один блуждал в белом мареве, оставляя за собой кроваво-красный след.