И ожил тогда народ русский, и поднялся, и пошёл, и побежал, оставляя далеко позади все свои горести и обиды. И высыпала толпа на площади и в скверы, ещё сонная, но уже с трезвой искрой надежды и решимости в глазах и в сердце и взяла власть в свои могучие руки. И пошёл народ на заводы и фабрики, и, взяв в руки молоты, намолотил зерна на весь мир и, взяв серпы, насерпил станков дивных для всего человечества — белого, чёрного и цветного.
И расцвёл тогда Александрийский столп, и заработали вновь КВЖД и БАМ, и снова Арал вышел из берегов, и растаяла вечная мерзлота, и заколосилась на ней рожь, и всплыла из Тихого океана станция «Мир» и воспарила вновь над Землёй. И рухнули все тюрьмы, и встали все немощные. Россия воспрянула ото сна и, возродившись вновь, Герцен, Чернышевский и Державин написали свои новые бессмертные строки. И ожил золотой Самсон, разрывающий пасть льву, и зазвучал царь-колокол, и выстрелила царь-пушка, и потушил Диоген свой фонарь.
И возгорелся с невиданной силой вечный огонь в Александровском саду, и встали все окоченевшие у кремлевской стены и, обогревшись у пламени, пожали руки всему народу русскому, прося прощения за свои грехи. И сошли все статуи мира со всех постаментов и ушли в вечность, преклоняясь перед их величием. И притихли все животные и гады морские, повинуясь их воле, и запели все петухи, навсегда изгоняя сон и безмолвие из умов и сердец.
И началась новая эпоха мироздания, и свершилось второе пришествие, и отделил Бог всех нас от плевел, и наступил на Земле долгожданный рай. И поняли все, что смерти нет, что люди велики и способны на всё, что мы — это Они, что мы — не грязь, не мусор, не плебс и не демос — мы Демократы! И издали тогда жители всей Земли вселенский крик: «Дождались наконец, дождались спасителей!»
Костёр истины
Франсис Бертран — так звали соседа в сущности вполне обычного и даже, может быть, заурядного астронома и математика по имени Джордано Бруно. Ещё Птолемей, за сотни лет до рождения Джордано, сообщил людям, что они живут на огромном шаре, чуть сплюснутом на полюсах, вращающемся в гигантском хороводе вокруг полыхающего пожарищами Солнца. Бруно лишь подтвердил расчётами мнение Птолемея да повторил его мысли вслух после их полуторатысячелетнего забвения.
И от Птолемея, и от Бруно судьба, а вернее, толпа, возомнившая себя высшим судьёй, потребовала доказательств их ошеломляющей на тот момент картины бытия, явно противоречащей здравому смыслу, устоявшемуся косному обычаю и слепой вере. Доказательства были предоставлены. Птолемеем — математические расчёты, Бруно — математические расчёты и собственная жизнь, а точнее, мученическая смерть.
Франсис Бертран был хорошим, с точки зрения общественной морали своего времени, человеком. Он не воровал, работал в поте лица, уважал жену и детей, регулярно захаживал в церковь, дабы оставить там реальную десятину и унести с собой мифическое прощение грехов. Франсис верил в то, что все называли Богом, и был папобоязненным католиком. Он знал что, земля плоская, когда смотрел на свою прямоугольную грядку бенгальской фасоли, и ему было очевидно, что Солнце вращается вокруг его дома, а не наоборот, что Солнце встаёт и садится, а он и весь мир недвижимы, потому что никакого движения тверди земной Франсис Бертран и его домочадцы не ощущали.
Был Франсис человеком слова: сказал — сделал, поэтому старался как можно меньше болтать, чтобы поменьше делать. Особенно красноречиво молчал он на темы, признанные магистратом лживыми и вредными, а епископатом — противоречащими ученью Божьему, ересью. Женился, нарожал детей, воспитывал их всю жизнь в любви и согласии с женой и католической верой. Жил месьё Бертран обычной жизнью: семья, дом, работа, рыбалка, выпивка да трёп с соседями и друзьями.
Под конец жизни Франсис растолстел, кожа его лоснилась, дорогая парча окутывала плечи и торс. Шёлковый, вышитым золотыми нитями пояс, что поддерживал живот-бурдюк, подчёркивал достаток хозяина. Франсис умер в своей постели уважаемым человеком, и камнем придорожным надгробная плита легла на могилу его в конце пути, пути давно изведанном, поэтому безопасном и предсказуемом — пути поиска золотых экю, пути зависти не столь удачливых и презрения более расторопных дельцов и искателей фортуны.
— Глупец! — сказал Франсис, смотря на догорающий костёр, поглотивший Джордано Бруно. — Он взошёл на эшафот, хотя мог прожить спокойную и размеренную жизнь, как моя. Мог любить, рожать детей, пить вино, наслаждаться музыкой, собрать урожай, продать его и купить новый плащ или даже мантию, как у короля, он мог всё, но упёрся, как баран, и даже пламя священной инквизиции не заставило его одуматься. Глупец, глупец, глупец…