Читаем Досье поэта-рецидивиста полностью

Копна, скирда и неба синь,Река, овраг и лес.Пол, потолок, окно, асфальт,Замок, этаж, подъезд.Край поля, луг, межа, покос,Сова, олень и бор.Кирпич, цемент, бензин, засов,Автобус и забор.Лукошко, вяз, брусника, сбор,Грибы и корешок.Стыд, зависть, лень, обида, боль,Дубина и мешок.

Курица по имени Андрюха

Жила-была курица, и звали её не Машка, Зорька или, на худой конец, Чернушка, а Андрюха. Собственно, саму курицу мало заботило, как её кличут, — лишь бы зерно не кончалось в кормушке и поилка не пересыхала. Но вот окружающие дивились, слыша от детворы «Андрюха, Андрюха!» и видя выплывающую на сей зов из-за угла, покачивающую головой и неуклюже перебирающую морщинистыми лапами, хохлатую кривую курицу чёрно-коричневой масти.

Была Андрюха очень умной и находчивой, не в пример остальным сестрицам-несушкам. Несмотря на свою внешнюю некрасоту и нескладность, могла ловко перемахнуть старенький деревянный забор, помогая себе крошечными крыльями, чтобы поклевать на обочине дороги зерна, просыпавшегося в щель из несущегося на элеватор грузовика, вернуться восвояси, снести яйцо и, нахохлившись, мирно, в гордом философском одиночестве заснуть на жердях.

Лет десять прожила Андрюха. Пережила всех ровесниц, кои по старости лет кончали свою куриную жизнь на расщеплённом в труху старыми топорами березовом комельке да на хозяйском столе. А она всё жила. И уже яиц не несла, а её все кормили и поили, жалели и радовались ей, гладили основательно поредевшую холку, устраивали в жару водные процедуры, по осени стелили побольше сена в подстилку и сыпали по полу поболе отборного семенного зерна, чтобы и на месте не засиживалась, и не голодала.

Андрюху все очень любили. В суровые морозы заносили в сени, куда не попадали ни коты, ни собаки, — только она удостаивалась такой чести. Подкармливали фруктами, овощами, дети — конфетами и крошками пирожных, вкуснейшими тыквенными и арбузными семечками.

Жил по соседству в деревне паренёк по имени Андрей. С курчавыми волосами, стройный, широкоплечий, был бы он завидным женихом, если бы не косые глаза и замедленная, картаво-шепелявая речь. Несмотря на врождённые недостатки, не стал с годами Андрюха закрытым, угрюмым и озлобленным человеком. Казалось иногда, что он вовсе не замечает своего клейма. Внутреннее счастье, несмотря ни на что, пробивалось сквозь его блестящие глаза, улыбку, смех и умиление от божьего мира.

Был он отзывчивым, добрым, и в тридцать, и в сорок лет сохранил в характере детскую наивность, в повадках — беспредельную доброту, в душе — любовь к людям и сострадание ко всему живому. Никогда никому не отказывал в помощи, по воскресеньям пел, как мог, в местной часовенке, по вечерам сиживал на скамейке со стариками и слушал их рассказы о прошлой жизни.

По примеру соседей завёл как-то себе Андрюха курей — без своего хозяйства деревня не деревня. Фермером был он неважным и, когда подходил срок рубить очередную живность, очень переживал и звал соседа подсобить. Мужики смеялись над его трогательной, наивной жалостью, но всегда помогали, ничего не прося взамен. Куриц становилось все меньше и меньше, а новых Андрюха не брал — жалко ему было убивать душу живую.

И однажды осталась у него всего одна курица — колченогая, кривая, такая же, как и хозяин, неприкаянная и никому не нужная. Жалел её Андрюха всегда больше других. По несколько раз на дню заходил в курятник, разговаривал или сидел молча, как будто превращаясь для неё в петуха. Прожила она у него в одиночестве месяц, затем другой, третий, и так стало жалко Андрюхе курицу, что живёт она в одиночестве, без друзей и семьи, как и он сам, что пошёл и отдал курицу соседям. Те удивились, но противиться не стали, лишь посадили её в свой курятник.

Дети соседские назвали курицу, как и дарителя — Андрюхой, не разумея ещё половых различий в именах. Так и стала Андрюха жить среди себе подобных в новом курятнике, иногда пробираясь через дыру, вырытую собаками под забором, в свой старый двор, к своему прежнему хозяину, радуя его то ли смешным, то ли грустным обличьем и способностью, казалось бы, на пустом месте найти зернышко, найти нечто ценное, найти среди высокой травы пропитание, удачу и счастье.

Леший и завоеватели Америки

Все знают, что леший существует. Его никто не видел. Однако окурки, банки и прочий мусор, оставленный уважаемыми отдыхающими и туристами, он периодически из лесов и озёр раньше выуживал. И тихо утилизировал где-то на своих никому не ведомых полигонах.

Леший очень любил жителей городов, выезжавших на пикники в лес или на речку. Там они жгли костры, жарили шашлыки и разных чучел, бухали до потери сознания, разбрасывая тару, ломали деревья, чтобы было куда пристроить свой зад. Всё это лешего очень забавляло.

Перейти на страницу:

Похожие книги

В Датском королевстве…
В Датском королевстве…

Номер открывается фрагментами романа Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха». В 2006 году известный телеведущий, специалист по рекламе и актер, снимавшийся в фильме Ларса фон Триера «Идиоты», опубликовал свой дебютный роман, который сразу же сделал его знаменитым. Роман Кнуда Ромера, повествующий об истории нескольких поколений одной семьи на фоне исторических событий XX века и удостоенный нескольких престижных премий, переведен на пятнадцать языков. В рубрике «Литературное наследие» представлен один из самых интересных датских писателей первой половины XIX века. Стена Стенсена Бликера принято считать отцом датской новеллы. Он создал свой собственный художественный мир и оригинальную прозу, которая не укладывается в рамки утвердившегося к двадцатым годам XIX века романтизма. В основе сюжета его произведений — часто необычная ситуация, которая вдобавок разрешается совершенно неожиданным образом. Рассказчик, alteregoaвтopa, становится случайным свидетелем драматических событий, разворачивающихся на фоне унылых ютландских пейзажей, и сопереживает героям, страдающим от несправедливости мироустройства. Классик датской литературы Клаус Рифбьерг, который за свою долгую творческую жизнь попробовал себя во всех жанрах, представлен в номере небольшой новеллой «Столовые приборы», в центре которой судьба поколения, принимавшего участие в протестных молодежных акциях 1968 года. Еще об одном классике датской литературы — Карен Бликсен — в рубрике «Портрет в зеркалах» рассказывают такие признанные мастера, как Марио Варгас Льоса, Джон Апдайк и Трумен Капоте.

авторов Коллектив , Анастасия Строкина , Анатолий Николаевич Чеканский , Елена Александровна Суриц , Олег Владимирович Рождественский

Публицистика / Драматургия / Поэзия / Классическая проза / Современная проза
Движение литературы. Том I
Движение литературы. Том I

В двухтомнике представлен литературно-критический анализ движения отечественной поэзии и прозы последних четырех десятилетий в постоянном сопоставлении и соотнесении с тенденциями и с классическими именами XIX – первой половины XX в., в числе которых для автора оказались определяющими или особо значимыми Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Вл. Соловьев, Случевский, Блок, Платонов и Заболоцкий, – мысли о тех или иных гранях их творчества вылились в самостоятельные изыскания.Среди литераторов-современников в кругозоре автора центральное положение занимают прозаики Андрей Битов и Владимир Макании, поэты Александр Кушнер и Олег Чухонцев.В посвященных современности главах обобщающего характера немало места уделено жесткой литературной полемике.Последние два раздела второго тома отражают устойчивый интерес автора к воплощению социально-идеологических тем в специфических литературных жанрах (раздел «Идеологический роман»), а также к современному состоянию филологической науки и стиховедения (раздел «Филология и филологи»).

Ирина Бенционовна Роднянская

Критика / Литературоведение / Поэзия / Языкознание / Стихи и поэзия