Досье поэта-рецидивиста

Руки мои талант подло и вероломно незаметно для всех подменил на золотые (интересно кому достались мои кривые и никудышные?), ноги — на чужие ноги танцора и бегуна на короткие дистанции; мое маленькое, аккуратное сердце вдруг оказалось большим, широким, пышущим добротой, состраданием и верой в чудеса; мозг функционально стал больше похож на электронно-вычислительную машину; о половой системе и говорить стыжусь — по всей вероятности, она была позаимствована талантом у буйвола или арабского скакуна, впрочем, я не сравнивал, и, надо признать, что это чистого кислорода экстраполяция.

Поначалу талант почти никак не проявлял своего пагубного на меня влияния, лишь изредка вызывая во мне приступы недетского рвения к уборке дома да судорожные потуги к самоличному чтению энциклопедии «От А до Я». Естественно, поначалу родители не могли нарадоваться, но потом забеспокоились — мол, что же это ты, сынок, не идёшь играть на улицу? На подобные реплики талант реагировал молниеносно: моими устами категорично заявлял, что на улице одни полудурки, и заставлял меня третий раз листать пятый том Энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Моими кумирами уже в детстве талант насильно сделал дедушку Ленина, который, строго улыбаясь, почему-то постоянно косился на меня с картины на детсадовской, а затем школьной стене; великого китайского революционера Сун Ят-сена, чьё имя носила улица, на которой я проживал в крупном сибирском городе с древним названием Асгард Ирийский; да моих мамулю с папулей, нёсших народу по мере сил соответственно доброе и вечное в районном кинотеатре под лицемерно-пацифистским названием «Мир» и разумное в областной психиатрической лечебнице.

Чтобы окружающие ничего не заподозрили, талант всё же выводил меня иногда на прогулки и заставлял общаться с парой местных ребят: с так называемым «Лупензоном» — местным парнем, одарённым умом от природы и линзами на минус двенадцать от окулиста, да, видимо, с потомками самодержцев всероссийских — братьями Д. и М. Романовыми, впоследствии не дождавшимися посадки на престол и севшими на кокаинум, а позже на зону.

Когда я подрос, талант развился до предпоследней стадии так, что стали видны его клинические признаки, и я начал не на шутку корчиться от всевозможных болезненных ощущений. Сначала талант заставил меня стать круглым отличником, выступать на каких-то олимпиадах и смотрах, участвовать в лыжных пробегах, посвящённых годовщине основания рабоче-крестьянской Красной Армии, за что я не раз получал из чувства примитивной зависти от восторженных, но не заражённых талантом математика или химика коллег по школе в нос, в глаз и в зуб.

Уже в этот период мой организм начал сопротивляться разрушительной деятельности таланта — я начал активно курить, чтобы сигаретным дымом изгнать талант из своих чресел, как изгоняют чёрта дымом тлеющего ладана. Курение и вправду помогло, и талант на пару лет ушёл в анабиоз. Я стал было возвращаться к нормальной жизни постсоветского подростка, как вдруг талант дал рецидив и с удвоенной силой начал наносить мне всё новые удары. Сначала он обманом и хитрыми уловками загнал меня в секцию карате, где мне в первый же день и на мне же показали весь арсенал болевых и удушающих приёмов, удары по корпусу, подсечки, всевозможные маваши и гери, уработку нунчаками и прочей неславянской утварью. Говорят, что карате — это философия. Признаюсь я этого не ощутил. Похоже, философия у них шла в конце — сразу после получения чёрного дана.

С карате было покончено, но талант продолжал свою деструктивную деятельность. Непродолжительные мучения меня ожидали в секциях обкачки и бокса, плюс пять лет я нестерпимо страдал от занятий спортивной гимнастикой. Именно там мои незадачливые коллеги, так же как и я бьющиеся в конвульсиях на перекладине, козле и кольцах, познакомили меня с хорошими обезболивающими — пи́вком, водочкой и винцом. Эти лекарства я стал применять регулярно, и боли, вызываемые талантом, чуть отступили.

Шла активная фаза пубертатного периода, когда произошло непредвиденное. Талант ведь, как и грипп, опасен осложнениями, а не сам по себе, и осложнения эти не заставили себя долго ждать. На фоне моего интереса к противоположенному полу талант присосался к сердечной мышце и рукам, вынудив их овладеть в совершенстве несколькими музыкальными инструментами для сочинения и исполнения гимнов и любовных сонетов. Я держался до последнего: гитара и фортепиано пали перед моим мучителем, но когда талант взялся за аккордеон и балалайку, я не выдержал и ответил таланту жёстко и асимметрично — крепко запил и пристрастился к Мари-Хуане. Спирт и тетрагидроканнабинол чуть смирили бушующую стихию, но вызвали аллергическую реакцию — повлияли на рассудок, в результате чего со мной стало тяжело общаться из-за проявившейся склонности к мордобою.