Достоевский и евреи

«Двойственность натуры Достоевского и сложные противоречия его души» [МОЧУЛЬСКИЙ. С. 11], — качества, демонстрируемые им в отношении с окружающими, служили основанием для появления самых парадоксальных слухов об интимных сторонах жизни писателя. Хотя всякого рода «клубничка» — неотъемлемая составляющая жизнеописаний всех литературных знаменитостей[83], грязные слухи касательно личности Достоевского выделяются на этом фоне своей исключительной живучестью. Можно с уверенностью утверждать, что Достоевский — единственный русский писатель-классик, образ которого в историческом общественном сознании оказался парадоксальным образом расщеплен, являя собой два резко антиномичных типа личности. Одна из них олицетворяет собой, так сказать, «светлого ангела»: глубоко верующий христианин, добрый, чуткий, отзывчивый, особенно по отношению к молодежи мудрец и наставник [ФМД-ВС], который

всегда готов был выслушать молодого человека, ободрить его и помочь добрым советом, хотя никогда не заискивал перед «новыми людьми» для приобретения популярности. Я знаю, как однажды пришел к нему незнакомый студент, не в видах получения какого-нибудь покровительства, а только с желанием открыть свои религиозные и нравственные сомнения симпатичному человеку, и после довольно продолжительной беседы с ним вышел в слезах, ободренный и обновленный душевно. И кажется, это не единственный случай в таком роде. Можно ли было так действовать на молодежь без горячей любви к ней?

С особенной симпатией относился Ф. М. Достоевский к детям, не только в знакомых ему семействах, но и совершенно посторонним. Нередко видал я, с каким участием следил он за детскими играми, входил в их интересы и вслушивался в их наивные разговоры. Не удивительно, что в сочинениях его мы находим несколько детских фигур, прелестных как головки Грёза. У меня остался в памяти один случай, который дает наглядное понятие о том, как ему близко было все, что касалось интереса детей.

<…> В последние годы мне случалось слышать, что Достоевского обвиняли в гордости и пренебрежительном обращении не только с людьми, мало ему известными, но даже и с теми, кого он давно и хорошо знал. Говорили, будто, проходя по улице, он умышленно не узнавал знакомых и даже, встречаясь с ними где-нибудь в доме, не отвечал на поклоны и иногда про человека, давно ему известного, спрашивал: кто это такой? Может быть, подобные случаи и действительно были, но мне кажется, это происходило не от надменности или самомнения, а только вследствие несчастной болезни и большею частию вскоре после припадков. <…> Я уверен, что близкие друзья покойного Достоевского, которые знали его хорошо и долго, согласятся со мною, что заметная в нем иногда несообщительность и резкость вовсе не были следствием гордости или слишком высокого мнения его о себе[84].

В иной тональности рисует образ Достоевского дипломат и литератор-славянофил последней трети ХIХ в. Григорий де Воллан, общавшийся с ним во второй половине 1870-х гг.: