Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Но к чести писательницы, она ответила: «Я никогда сознательно не нарушаю историческую правду, наоборот, уделяю много времени и сил, чтобы эту правду соблюсти. Когда пишешь историческую вещь, то находиться в довольно жестких рамках: те или иные события случились в определенные дни, они запустили те или иные процессы, на которые нельзя закрыть глаза… Приходиться очень долго складывать узор истории, чтобы не пойти против правды, не исказить факты, но чтобы в книге при этом сохранилась драматургия»³.

Вопрос в том, что значит сознательное нарушение исторической правды. Ибо неосознанное нарушение – свидетельство банального незнания истории.

Позволим себе небольшое отступление, хотя и оно «в тему». Речь пойдет об истории написания киносценария по роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» Германом и Элемом Климовыми в конце 1980-х годов, а также о том, удалось ли братьям осуществить экранизацию, которая могла бы стать шедевром. Климовы хорошо знали о неудачах тех сценаристов и режиссеров, кто брался за мистический роман Булгакова: предшественники будто забывали, что литература и кино – разные виды искусства, и старались ни на шаг не отступать от литературного оригинала. Стремясь под копирку перевести текст романа на экран, они неизменно терпели фиаско. «Мы решили, – рассказал Герман Климов, – что, выстраивая свой сценарий, будем свободно фантазировать на заданные Булгаковым темы, не ставя себе никаких границ… Если ты берешь произведение гениального автора, чтобы перевести его на язык своего искусства, то нельзя стоять перед ним на коленях, потому что это не та поза для автора. Стоя на коленях, нельзя ничего создать. Следуя примеру самого Булгакова (М.А., превращая “Мертвые души” в пьесу, не смог, ничего не меняя, втиснуть в нее поэму и потому разодрал ее в клочья. – Л.С.}, мы должны были набраться смелости и даже наглости, чтобы что-то переиначивать и домысливать, сохраняя стержень романа и все его основные посылы»⁴.

Итак, братья Климовы попытались решить для себя и своего сценария главную художественную задачу: в какой позе следует находиться перед своим кумиром, гениальным Михаилом Булгаковым, чтобы создать нечто адекватное его роману, а может быть, если получится, и столь же великое. Ведь вряд ли они стали бы мечтать о посредственном, ничтожном результате – при таких мелких амбициях никто за дело не берется. Но кроме как стоять на коленях перед кумиром, какая еще может быть поза? Стоять на голове, балансируя руками и ногами? Смотреть свысока, стоя на искусственном пьедестале? Повернуться спиной? Лежать на земле зажмурившись? Стоять по стойке смирно с широко открытыми глазами и смотреть в упор? Какая поза наиболее выигрышна, наиболее плодотворна? Поза подчинения или поза превосходства?

Дистанция, которую выстраивает экранизатор между собой и произведением гениального автора, его поза, условно говоря, «перед портретом» – залог создания шедевра на языке другого искусства. А если речь идет не об экранизации романа, а о фильме-биографии гения – и подавно. Смелость, а особенно наглость тут ни причем. Профинансировать фильм «Мастер и Маргарита» по сценарию Климовых, где братья «перебулгачили самого Булгакова»⁵, так никто и не решился, и надежды, на то, что сценарий когда-нибудь превратится в фильм, у Германа Климова не осталось, а Элема уже нет в живых. Свободное фантазирование на булгаковские темы, где нет «никаких границ», оказалось авантюрой и провалилось. Можно ли представить, что два талантливых кинематографиста, задумав поставить биографическую картину о Булгакове, Гоголе или Достоевском, будут свободно фантазировать на тему жизнеописания писателей, не ставя себе никаких границ? Вряд ли.

Должен ли автор стихотворения, романа, фильма, спектакля о гениальном человеке ощущать себя равновеликим ему? Или нужно все же осознавать свой собственный масштаб и принимать дистанцию со смирением и уважением?

Несомненно, эта проблема, как и проблема выбора «позы перед портретом», для биографа наиважнейшая.

Витязь горестной фигуры… на носу литературы?

Среди «пострадавших» от вольных художеств и фантазий без границ были в том числе и биографические сюжеты о Ф.М. Достоевском. Рифмованное поэтическое слово, как и должно было случиться, оказалось в начале процесса.