Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Фраза из процитированного высказывания – «зачем делать из великого поэта грязную потаскуху и жестокого лицемера?» – заставляет оглянуться, хотя бы на тридцать и двадцать лет назад. Всегда ли британский кинематограф, изображая жизнь Байрона, стремился насытить ее только одними «выпадами, причудами, сексом, едой и фразами»? Где граница дозволенного в экранном воплощении интимного существования великих людей? Присуща ли обязательная «обнаженка» западно-европейскому кино, вообще западно-европейской культуре, или это индивидуальный почерк режиссера Д. Фарино? Дань ли она веяниям времени, модой, погоней за рейтингами? И самое главное: насколько выпады, причуды и все прочее имели место в реальной жизни Байрона, и если были, то насколько фильм Фарино их преувеличил?

В море литературы о Байроне (писем, воспоминаний, биографических романов, научных монографий, статей, журналистских эссе, киносценариев и др.) можно обнаружить всё: правду и фантастический вымысел, подлинный факт и сомнительный анекдот, подлинную картину и подделку со сгущением красок, благородство тона и разухабистую вульгарность.

На какой литературный ориентир может – без ущерба для своих художественных задач – опираться байопик, в частности, когда речь идет о столь сложной и многомерной фигуре как Байрон? И с другой стороны – что может помочь сценаристу, режиссеру, актеру в их работе над картиной о Байроне, чтобы академичность повествования не засушила образы времени и образы героев, но и чтобы бульварный роман не задал тон всему делу?

Андре Моруа: коды биографических романов

Стоит привести пример оптимального, на первый взгляд, решения. Французский писатель Андре Моруа (Эмиль Герцог) стал всемирно известен благодаря созданию романизированных биографий Шелли, Тургенева, Жорж Санд, Гюго, Дюма, Флеминга, Бальзака, Шопена, Дюма-отца и Дюма-сына и др. И конечно, Байрона – книга была написана в 1930 году. Андре Моруа по праву считают корифеем биографического жанра в зарубежной литературе.

Основополагающим в жизнеописаниях он считал сложность и противоречивость личности человека, интерес к его внутреннему миру, нравственному облику, личной жизни. Он отвергал принципы создания биографических образов как идеалистических личностей – во имя соблюдения приличий и хорошего тона, в угоду престижа своих героев, из-за боязни принизить гений, бросить на него тень обыденности и повседневности, повинуясь ханжеской этике. Важнейшим принципом биографического жанра Моруа считал «смелый поиск правды», когда отвергаются всякие умолчания о герое. Ориентируясь на жанр романа, он не допускал искажения истины, фактов, событий. Биографии Моруа всегда были тщательно документированы. Так, в романе «Байрон» помещен обширный библиографический аппарат, подробнейшая хронология жизни поэта.

Еще при жизни Джордж Байрон существовал и как реальный человек, известный немногим, и как романтическая легенда, которую во многом создавал сам поэт. Андре Моруа искал в легенде реального человека, пытался найти его, минуя домыслы, вымыслы, наслоения времени. Вместе с тем он сумел показать, как тесно судьба поэта и судьбы его героев сплетены и взаимозависимы.

Личную трагедию Байрона Моруа видел в том, что единственная женщина, которая по своему характеру и нравственному облику могла бы стать для поэта идеальным спутником жизни, была его сводная (при этом замужняя и многодетная) сестра Августа, о существовании которой он узнал только в юности и поэтому воспринимал ее не как сестру, а как самого близкого человека. К тому же поэт фанатично верил в проклятие рода Байронов, в предопределенность своего греховного поведения, оправдывая грех безграничной привязанностью к сестре, неспособностью испытать действительную любовь к какому-нибудь иному человеческому существу. К тому же он был прирожденный бунтарь и романтик.

«Как ребенку, попавшему в сказочный дворец и избалованному сладостями, всякая здоровая пища кажется пресной, так Байрон в сердечном спокойствии не ощущал вкуса жизни. Он чувствовал себя способным погнаться за любой сильной страстью, пусть даже преступной, только бы она вернула ему вечно ускользающее ощущение собственного бытия»²².