Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади

В рабочей тетради Достоевского 1880–1881 г. есть такая запись: «Засулич: „Тяжело поднять руку пролить кровь“, — это колебание было нравственнее, чем само пролитие крови». Тут отражены слова подсудимой, которые писатель услышал, находясь в зале суда во время ее показаний. Вера Засулич сказала: «Страшно поднять руку на человека… но я находила, что мне должно было это сделать»^[350]. Можно предположить, что великий психолог-сердцевед Достоевский именно в этих словах расслышал мучительные нравственные колебания молодой женщины, непросто решавшейся, но все-таки решившейся «поднять руку пролить кровь». В этой нравственной боли, сопровождавшей преступное деяние, писатель, некогда сказавший устами одной из своих героинь: «Страдание принять и искупить себя им, вот что нужно»^[351], — прозрел искупительное начало. Без этих слов, до этих слов говорить, что Вера Засулич «уже искупила» свой грех у Достоевского не было каких-либо оснований.

Воспоминания С. Ф. Либровича были опубликованы в 1916 г. За восемь лет до того вышла в свет книга воспоминаний публициста Г. К. Градовского «Итоги», автор которой приводит схожие слова, сказанные ему Достоевским прямо в зале суда на процессе Веры Засулич, когда присяжные удалились для принятия решения, «настал томительный перерыв заседания» и публика обсуждала, каким может быть приговор: «Осудить нельзя, наказание неуместно, излишне; но как бы ей сказать: „Иди, но не поступай так в другой раз“.

— Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, — добавил Достоевский, — а чего доброго, ее теперь возведут в героини»^[352].

Можно было бы предположить, что Либрович, работая над своими воспоминаниями, был знаком с мемуарами Градовского и, передавая слова Достоевского, ориентировался на них. Но тут и важно подчеркнуть, что слов об искуплении, искупленности греха Засулич в версии Градовского Достоевский не произносит. Это придает свидетельству Либровича особую достоверность, но — с поправкой на время, когда писателем были сказаны эти слова в «почти-клубе» М. О. Вольфа в Гостином дворе: не до, а после процесса над Верой Засулич.

Коробочка из-под табака фирмы «Лаферм»

Современное монументальное здание на Невском проспекте, № 46, было воздвигнуто для Петербургского отделения Московского купеческого банка в 1901–1902 гг. Специалисты отмечают, что это «самое раннее сооружение стиля модерн» на главной магистрали столицы (архитектор Л. Н. Бенуа).^[353] А в XIX в. почти восемьдесят лет на этом месте стоял доходный дом генерал-лейтенанта Александра Сутгофа, мало отличающийся от окружающей застройки проспекта. В 1874 г. генерал-домовладелец скончался, но дом перешел к его наследникам и принадлежал семейству Сутгофов до 1890-х гг.

С этим зданием связан лишь один небольшой сюжет наших литературных прогулок, хотя есть основания утверждать, что в последние годы своей жизни Достоевский бывал здесь достаточно часто, можно сказать — регулярно.

Дело в том, что в конце 1870-х — начале 1880-х гг. в доме Сутгофа размещался табачный магазин фабричного товарищества «Лаферм».^[354] Достоевский был заядлый курильщик. Он курил папиросы-пушки, самостоятельно набивая их с помощью специальной машинки, с которой очень ловко управлялся. Причем, как вспоминала жена писателя, он смешивал в только одному ему известной пропорции табаки двух фирм — «Саатчи и Мангуби Дивес и Лаферм»^[355]. Магазин «Саатчи и Мангуби» (имена двух табачных фабрикантов)^[356] также находился на Невском, но располагался в доме графини Строгановой (соврем. № 19), неподалеку от Полицейского моста. Фирма же «Лаферм» имела еще один магазин на Васильевском острове, в 8-й линии (неподалеку от собственной фабрики), но, зная адреса, где жил в 1870-е — начале 1880-х гг. Достоевский, можно смело утверждать, что он был постоянным покупателем именно магазина в доме Сутгофа.

Возможно, о такой малозначительной детали биографии писателя и не стоило бы так подробно сообщать. Однако есть одно обстоятельство, которое придает указанному факту дополнительную значимость.

В петербургском Литературно-мемориальном музее Достоевского в Кузнечном переулке несколько мемориальных экспонатов выставлены под стеклянными колпаками с подведенной к ним сигнализацией. Ясно, что это предметы музейной коллекции повышенной ценности. К ним относится, например, «циммермановская» шляпа Достоевского (заметим, к слову, также купленная на Невском проспекте^[357]), которая встречает посетителей в прихожей мемориальной квартиры. А вот в гостиной, на овальном столике, застеленном малиновой скатертью, и также под стеклянным колпаком, вместе с полудюжиной пустых папиросных гильз помещена коробочка от табака фирмы «Лаферм». Небольшая, овальная, на четверть фунта, ценою в 80 коп.^[358] Почему ей такая честь? Не просто потому, что это вещь принадлежала Достоевскому. На донце коробочки содержится какая-то карандашная надпись. Подойдем поближе, чтобы прочесть ее.