Достойный жених. Книга 1

Лата положила письмо в конверт и написала на нем имя Кабира. Вместо того чтобы указать адрес, она еще несколько раз – для верности – вывела имя Кабира в разных местах, нарисовала в углу почтовый штемпель (со словами «Очень ценное отправление»), поставила отметку «Оплата адресатом», наконец порвала все на мелкие кусочки и зарыдала.

«Не знаю, добьюсь ли я чего-нибудь в этой жизни, – подумала Лата, – но почетное звание одной из Величайших Истеричек Мира мне точно обеспечено».

7.34

На следующий день Амит пригласил Лату на обед и чай в доме Чаттерджи.

– Хотел, чтобы ты увидела нас, брахмо, во всем клановом великолепии, – сказал он. – Ила Чаттопадхьяй тоже будет, а еще тетя и дядя по материнской линии и все их отпрыски. Разумеется, ты теперь тоже часть клана – ведь моя сестра замужем за твоим братом.

И вот они собрались за столом. Подавали исключительно бенгальскую кухню (на недавно прошедшем торжественном приеме столы ломились от блюд самых разных стран). Амит полагал, что Лата уже имеет представление о том, как устроен традиционный бенгальский обед, но гостья в таком удивлении уставилась на крошечную порцию карелы и риса, что пришлось ее успокаивать: будут и другие блюда.

Странно, подумал Амит, что она этого не знает, ведь перед свадьбой Аруна и Минакши всю семью жениха раз или два приглашали на обед к Чаттерджи (сам он был в то время в Англии). Должно быть, гостей тогда потчевали чем-то другим.

Обед начался с небольшим опозданием. Все ждали доктора Илу Чаттопадхьяй, но в конце концов решили начать без нее, так как дети очень проголодались. Дядя Амита, господин Гангули, был удивительно немногословен и всю энергию без остатка направлял на поглощение пищи. Челюсти его работали методично и бодро, совершая почти два жевательных движения в секунду, и лишь иногда замирали, когда он окидывал хозяев и всех собравшихся за столом своим мягким, невыразительным воловьим взглядом. Его жена была пухлой, эмоциональной женщиной с обильно присыпанными синдуром[317] волосами и очень крупным бинди того же ослепительно-алого цвета. Она оказалась отъявленной сплетницей и без зазрения совести порочила имена своих соседей и отсутствующих за столом родственников, время от времени вынимая рыбные кости из большого, перепачканного соком бетеля рта. Растрата, пьянство, бандитизм, инцест – все, о чем можно сказать вслух, она говорила вслух, а на остальное недвусмысленно намекала. Госпожа Чаттерджи была шокирована и всем своим видом давала понять, что шокирована еще сильнее, при этом она явно получала несказанное удовольствие от разговора. Правда, иногда ей делалось страшно: какие гадости госпожа Гангули порасскажет знакомым о ее семье – и особенно о Куку? Ведь Куку очень свободно вела себя за столом, а Тапан с Амитом всячески поддерживали ее беззастенчивую болтовню.

Наконец прибыла доктор Ила Чаттопадхьяй («Я такая дура, просто ужас – вечно забываю, во сколько обед. Я опоздала? Глупый вопрос. Здравствуйте. Здравствуйте. Привет. О, и вы здесь? Лалита? Лата? У меня ужасная память на имена»), и в столовой стало еще оживленнее.

Вошел Бахадур и объявил, что Куку просят к телефону.

– Скажи, что она перезвонит после обеда, – распорядился господин Чаттерджи.

– Ну бабá! – Куку обратила на отца умоляющий взгляд.

– А кто это? – спросил он Бахадура.

– Тот сахиб из Германии.

Умные свиные глазки госпожи Гангули забегали по лицам присутствующих.

– Ну бабá, это же Га-анс! – жалобно протянула Каколи. – Я должна с ним поговорить!

Достопочтенный господин Чаттерджи медленно кивнул, и Куку выпорхнула из-за стола.

Когда она вернулась, все, кроме детей, уставились на нее. Дети за обе щеки уминали томатное чатни, и мать даже не пыталась их остановить – так ей хотелось послушать, что скажет Куку.

Однако та сразу переключилась на еду.

– О, гулаб-джамун! – воскликнула она, пародируя Бисваса-бабу́. – И чам-чам! И мишти-дои![318] Ах, от одного жапаха шелудошный шок выделяется!

– Куку, – строго одернул ее отец. Он был очень недоволен.

– Прости, бабá. Прости, прости. Можно мне с вами посплетничать? О чем вы тут говорили, пока меня не было?

– Съешь сандеш[319], Куку, – предложила ей мать.

– Ну, Дипанкар, – сказала доктор Ила Чаттопадхьяй, – ты уже выбрал другую специальность?

– Я не могу этого сделать, Ила-каки.

– Почему же? Чем раньше поменяешь, тем лучше. Не знаю ни одного достойного человека с профессией «экономист». Почему ты не можешь выбрать другую специальность?

– Потому что я уже получил диплом.

– Ах! – Доктор Ила Чаттопадхьяй была сражена наповал. – И куда ты теперь подашься?

– Решу через пару недель. Обдумаю все на Пул Меле – это лучшее время для духовной и интеллектуальной переоценки своей жизни.

Доктор Ила Чаттопадхьяй, разломив пополам сандеш, сказала: