Достойный жених. Книга 2

Устав от бесконечных «но» и «если», Ман решил наконец сдвинуть дело с мертвой точки: занял у Фироза еще немного денег, послал слугу за билетом на утренний поезд до Варанаси и приготовился к очередному безрадостному, лишенному каких-либо событий вечеру.

Сперва он поехал в больницу и строго велел Савите не рожать еще два дня. Савита засмеялась и пообещала сделать все возможное.

Потом он поужинал с Фирозом. Муж Зайнаб тоже присутствовал – он приехал в Брахмпур на встречу какой-то там комиссии по вопросам вакуфов, – и Ман почувствовал за столом явное напряжение. Фироз даже не пытался быть вежливым. Ман не понимал, что происходит. Муж Зайнаб производил впечатление воспитанного и культурного человека, пусть и несколько нервного. Он зачем-то настаивал, что в душе он крестьянин, и подкреплял это утверждение строками из персидских стихов. Наваб-сахиб ужинал у себя.

Наконец Ман настрочил очередную записку на урду и отдал ее привратнику. Саида-бай, конечно, в состоянии объяснить, какое преступление он совершил, а если простить его она не может, то пусть хотя бы ответит на его письма.

– Прошу, передайте это прямо сейчас, скажите ей, что я уезжаю. – Последние слова прозвучали так трагично, что Ман глубоко вздохнул.

Привратник постучал, и на улицу вышла Биббо.

– Биббо… – заговорил Ман, взмахнув тростью с рукояткой слоновой кости.

Служанка почему-то испугалась, потупила взгляд и тут же исчезла за дверью. Да что с ней такое? В последний раз она даже с поцелуями к нему лезла, а тут робеет.

Несколько минут спустя Биббо вышла и сказала:

– Бегум-сахиба велела вас впустить.

– Биббо!

Ман ликовал, что его наконец впустили в дом, однако формальный, даже равнодушный тон служанки его задел. На радостях ему хотелось обнять Биббо, но та слегка отвернулась от него, когда они поднимались по лестнице, давая понять, что ни о каких объятьях не может быть и речи.

– Сахиб, точно попугай, все твердит мое имя, – проворчала Биббо. – А я за свою доброту получаю только нагоняи.

– В прошлый раз ты получила в награду поцелуй! – засмеялся Ман.

Биббо явно не хотела, чтобы ей об этом напоминали. Она надула губки (и стала еще милее, заметил Ман).

Саида-бай пребывала в хорошем настроении. Она, Моту Чанд и старый исполнитель на саранги сидели во внешних покоях и сплетничали. Устад Маджид Хан недавно выступал в Варанаси, и ему аккомпанировал Исхак-хан. Играл он превосходно и ни разу не посрамил честь учителя.

– А я тоже как раз собираюсь в Варанаси, – объявил Ман, услышав конец их разговора.

– Зачем охотнику покидать укрощенную газель, что с радостью легла к его ногам? – спросила Саида-бай, поводя рукой и ослепляя Мана сверканием драгоценных камней.

Это описание имело мало общего с правдой, ведь в последнее время Саида-бай демонстративно его избегала. Но Ман заглянул в ее глаза и не прочел там ничего, кроме искреннего обожания. В тот же миг он понял, что ошибался: она полна любви и нежности, как всегда, а он – просто бесчувственный чурбан.

Саида-бай весь вечер была подчеркнута добра с ним. У Мана даже сложилось впечатление, что это она добивается его расположения, а не наоборот. Она умоляла простить ее былую неучтивость (так она выразилась). В тот злополучный день все складывалось как нельзя хуже, и потому она вышла из себя. Даг-сахиб, конечно, простит нерасторопную саки[96], что от избытка чувств плеснула вином на его ни в чем не повинные руки.

Она вдохновенно исполнила для него несколько песен. А затем отослала музыкантов прочь.

13.8

Утром Ман подоспел на вокзал аккурат к поезду до Варанаси. Его переполнял едва ли не щенячий восторг. Даже то обстоятельство, что поезд с каждым облаком пара и каждым оборотом колес все дальше уносил его от Брахмура, не омрачал его радости. Он время от времени улыбался, вспоминая минувший вечер, полный ласковых и остроумных высказываний, игривых намеков и долгожданного осуществления того, о чем мечталось.

Приехав в Варанаси, Ман обнаружил, что задолжавшие ему торговцы отнюдь не рады его появлению. Все они клялись, что у них нет ни гроша, что они лезут вон из кожи, пытаясь расплатиться с огромными долгами, что на рынке сейчас затишье, но к зиме, в крайнем случае к весне, они все выплатят сполна.

Те, кому Ман в трудную минуту помог монетой, со своими монетами расставаться не спешили. Один парень, дела которого, судя по хорошему костюму, явно шли в гору, пригласил Мана в приличный ресторан, чтобы за вкусной едой спокойно все ему объяснить. В итоге за обед пришлось платить Ману.

Другой должник приходился дальним родственником его невесте. Он хотел затащить Мана к ней в гости, но тот попросил не рассказывать никому о его приезде, потому как завтра ему уезжать. Мой старший брат, пояснил он, серьезно заболел и лежит в больнице, а его жена со дня на день родит. Родственник невесты очень удивился – прежде за Маном не было замечено такой заботы о близких, – но промолчал. Ман же после этого разговора чувствовал себя так напряженно, что у него язык не повернулся спросить про долг.