Разъяренный видом раненого Рамы, инженер по фейерверкам выхватил бамбуковую латхи у одного из организаторов шествия и кинулся в атаку на процессию с тазией, а за ним устремились и другие. В считаные секунды ажурное изделие из стекла, слюды и бумаги, потребовавшее нескольких недель терпеливого труда, было разбито и лежало на земле в обломках, которые тут же были подожжены петардами, а обезумевшая толпа растоптала обугленные остатки. Защитники тазии в ужасе от этого кощунства кинулись с ножами и цепями на кафиров, возникших, словно обезьяны, в канун великого мученичества и осквернивших священную гробницу. При виде раздавленной и обугленной тазии носильщики ее рассвирепели.
И теми и другими овладела безумная страсть к убийству; о собственных возможных мучениях и смерти никто не думал. Единственное желание было – защитить самое дорогое, что они имели, уничтожить возникшее перед ними зло. Одни сражались в воображении вместе с героями Кербелы, другие, как в Рама-Раджью, хотели очистить мир от жестоких варваров, убивающих коров и оскорбляющих Бога.
– Смерть пакистанским выродкам!
– Йа Хасан! Йа Хусейн! – Это звучало уже как боевой клич.
С криками боли и ужаса стали вскоре смешиваться лозунги времен Раздела: «Аллаху Акбар» и «Хар хар Махадева». Из ближайших домов притащили ножи, копья, топоры и дубинки, и мусульмане с индусами стали рубить друг друга по рукам и ногам, лицам и глазам, по горлу и по животу. Одного из двух полицейских ранили в спину, другой спасся бегством. Но район был индусский, и после нескольких страшных минут взаимного истребления мусульмане бежали в узкие и незнакомые им боковые переулки. Некоторых из них догнали и убили, другие скрылись в той стороне, откуда пришли, третьи отправились кружным путем до имамбары, ориентируясь на ее подсвеченный шпиль. Имамбара представлялась им святилищем, где они зайдут защиту у людей одной с ними веры, которые поймут чувства страха, горя и ненависти, пережитые ими при виде гибели друзей и родных, и вдохновятся на ответные действия.
Вскоре толпы мусульман по всему Брахмпуру стали убивать попавшихся им на глаза индусов и поджигать их дома. А в Мисри-Манди у стены храма лежали трупы трех барабанщиков-мусульман, нанятых индусами на время Бхарат-Милапа. Они даже не были шиитами, и судьба тазии волновала их не больше, чем божественная сущность Рамы. Их барабаны были смяты в лепешку, их головы были отрублены, тела облиты керосином и подожжены – и все это, разумеется, во славу истинного Бога.
Ман и Фироз неторопливо шли по темной улочке Катра-Маст, направляясь в сторону Мисри-Манди. Неожиданно Ман остановился, услышав впереди совсем не тот шум, которого он ожидал. Эти звуки не могли принадлежать ни процессии с тазией – да и время для таких процессий было слишком позднее, – ни празднеству Бхарат-Милап. Барабанного боя не было слышно; вместо возгласов «Хассан! Хусейн!» или «Джай Сиярам!» раздавались только невнятное угрожающее ворчание толпы и отдельные крики гнева или боли, а также агрессивный клич «Хар хар Махадева», который накануне звучал бы совершенно естественно, а в этот день означал нечто ужасное.
У Мана от страха во рту пересохло, сердце стало бешено колотиться. Он схватил Фироза за плечи и, повернув его на сто восемьдесят градусов, проговорил:
– Беги, Фироз! Беги!
Фироз воззрился на него в полном изумлении и не трогался с места. Между тем крики толпы приближались, она уже возникла в конце улицы. Ман в отчаянии огляделся. Все лавки были заперты, ставни спущены. Боковых переулков поблизости не было.
– Беги скорее обратно, Фироз, – повторил Ман, дрожа. – Здесь негде спрятаться.
– Да в чем дело? – спросил Фироз. – Это что, не процессия? – В глазах Мана он увидел такой ужас, что умолк с открытым ртом.
– Делай, что я говорю! – бросил Ман. – Беги обратно, к имамбаре. Они сначала будут разбираться минуты две со мной, этого хватит.
– Я тебя не брошу, – заявил Фироз.
– Болван, это же индусы! Мне они ничего не сделают – если тебя со мной не будет. Но если это разъяренная толпа, то от них можно ожидать чего угодно. Им и кровь пролить ничего не стоит.
– Не может быть…
– О господи… – простонал Ман.
Толпа была уже рядом, бежать поздно.
Возглавлял толпу молодой парень, как будто вдрызг пьяный. Его курта была разорвана, из раны на груди сочилась кровь; в руках он держал запятнанную кровью палку-латхи. Он устремился к Ману с Фирозом, а за ним в сгущавшихся сумерках виднелись еще человек двадцать-тридцать, вооруженных пиками, ножами и факелами, смоченными в керосине.
– Мусульмане! Смерть им тоже! – послышались крики.
– Мы не мусульмане, – поспешил опередить Фироза Ман. Он старался говорить спокойно, но от страха голос его срывался на фальцет.
– Это мы быстро выясним, – осклабился парень.