– Они живут у нас. Ему повезло, что мы так любим Мехер – и ее мать тоже. Он о них не думал, когда позволял себе эти выкрутасы. И сейчас о них не думает. Ему наплевать на чувства жены. А она достаточно страдала в жизни.
Ман не успел спросить об этом, так как Бабá продолжил:
– У нас в семье не принято жениться на четырех женщинах сразу. Мы выбираем их по очереди: одна умирает, мы женимся на другой. Нам хватает порядочности подождать. А он нашел себе другую женщину и хочет, чтобы жена это поняла. Пишет ей, что хочет жениться вторично, и просит ее согласия. Идиот! Женись, коли уж так, черт с тобой, но не мучай жену, спрашивая ее разрешения. Кто эта женщина, он не пишет. Мы даже не знаем, из какой она семьи. Он скрывает от нас все, что делает. В детстве он не был таким хитрецом.
Видя, что Бабá негодует, Ман не решился защищать Рашида, к которому и сам теперь испытывал смешанные чувства. Не стал он говорить и о нелепых обвинениях, которые выдвигал против него Рашид.
– Бабá, – сказал он вместо этого, – но я все равно не понимаю, почему вы закрыли двери перед ним.
Старик в нерешительности замялся.
– Это не единственный его проступок, – ответил он, внимательно глядя на Мана. – Он стал законченным коммунистом.
– Социалистом.
– Ну да, ну да, – отмахнулся Бабá от этой несущественной разницы. – Он хочет отобрать у меня землю без всякой компенсации. И это мой внук? Чем больше он учится, тем глупее становится. Если бы он ограничился одной Главной книгой, у него в голове было бы больше порядка.
– Но, Бабá, это же просто его взгляды.
– Просто взгляды? Ты что, не знаешь, как он пытался проделать это в жизни?
Ман покачал головой. Видя, что он не хитрит, Бабá глубоко вздохнул и пробормотал что-то неразборчивое. Посмотрев на сына, который все еще разговаривал с Махешем Капуром, он сказал Ману:
– Отец Рашида говорит, что ты похож на его старшего сына. – Задумавшись на минуту, он продолжил: – Я вижу, ты ничего не знаешь об этом злополучном деле. Я объясню тебе позже. А сейчас я должен провести твоего отца по деревне. Пойдем с нами. Мы поговорим потом, после обеда.
– Возможно, у нас не будет времени потом, Бабá, – сказал Ман, зная по опыту, что отец старается объехать за день как можно бóльшую территорию. – Баоджи захочет продолжить путь еще до обеда.
Бабá не обратил внимания на его слова. Обход деревни начался. Дорогу им расчищали Моаззам, который рассыпал затрещины всем, кто попадался на пути, если те были младше, Мистер Крекер, кричавший: «Джай Хинд!», и разношерстная группа скакавших вокруг и визжавших ребятишек. «Лев! Лев идет!» – кричали они в притворном ужасе. Бабá с Махешем Капуром торжественно выступали впереди, а сзади плелись их сыновья. Отец Рашида обращался к Ману вполне миролюбиво, но, избегая длинных разговоров, жевал пан. Все приветствовали Мана радостно и дружелюбно, однако он думал о том, что сказал ему Бабá и что еще скажет.
– Я не позволю вам вернуться в Салимпур сегодня, – безапелляционно заявил Бабá Махешу Капуру по завершении обхода. – Вы пообедаете и переночуете у нас. Ваш сын провел здесь месяц, вы проведете один день.
Махеш Капур умел, когда нужно, подчиняться и из вежливости не стал возражать.
После обеда Бабá отозвал Мана в сторону. Найти укромный уголок в самой деревне не было возможности, особенно во время такого эпохального события, как приезд министра. Бабá достал фонарь и велел Ману одеть что-нибудь теплое. Они пошли к школе, беседуя по дороге. Бабá вкратце рассказал Ману об инциденте с патвари, о том, как вся семья пыталась вразумить Рашида, но он не хотел ничего слушать, а также о том, что Рашид подговорил некоторых чамаров и других арендаторов обратиться в органы по налогам и сборам, которым подчиняется патвари, но его планы провалились. Все, кто не пожелал следовать общему правилу, были согнаны с земли. Рашид превратил некоторых самых лояльных чамаров в смутьянов и нисколько не жалел об этом предательстве, сказал Бабá, поэтому оставалось только прогнать его из дома.
– Даже Качхеру к ним присоединился – помнишь его? Он накачивал воду, когда ты мылся.
Тут Ман, увы, слишком хорошо вспомнил, кем был тот человек, которого Бабá прогнал по пути в идгу на Бакр-Ид и которого он тогда не узнал.
– Трудно найти постоянных работников, – с грустью сетовал Бабá. – Молодые считают, что пахота – слишком тяжелая работа. Грязь, солнце, постоянное напряжение. Но ведь старики занимались этим с детства.
Они дошли до большого пруда около школы. На противоположном берегу было небольшое кладбище, где хоронили жителей двух деревень. Могильные камни, вымытые добела дождями, были хорошо видны в темноте. Бабá молчал, Ман тоже не нарушал тишины.
Затем он вспомнил, как Рашид сказал однажды, что поколение за поколением сеют семена раздора, и пробормотал с кривой усмешкой: «Здесь праотцы села, в гробах уединенных / Навеки затворясь, сном непробудным спят»[207]
.Бабá посмотрел на него, нахмурившись.