– Ман, ты зря так это воспринимаешь, – вмешалась Савита. – Пран же никого ни в чем не обвиняет. И ему тоже было очень нелегко в последнее время. А ты, дорогой, пожалуйста, не говори так. Это совсем на тебя не похоже, и я не удивляюсь, что Мана это задело.
Пран зевнул и сказал с усталым добродушием:
– Хорошо, я буду осторожнее говорить. Со своими близкими и в своем доме.
Он заметил, что Савиту это покоробило, и пожалел, что произнес последнюю фразу. Ей-то удавалось держаться сдержанно, не чувствуя себя ограниченной чем-либо и ведя себя абсолютно свободно. Пран ведь никогда не был полностью здоровым. Еще до рождения Умы он имел возможность убедиться, как Савита его любит. Когда он спал, она ходила вокруг на цыпочках, а если ей случалось, забывшись, начать напевать, она сразу испуганно замолкала. При этом ей и в голову не приходило считать это каким-то посягательством на ее свободу. Иногда, уже проснувшись, он не открывал глаз, притворяясь спящим, чтобы ощутить это проявление ее чувств. Наверное, она была, как всегда, права: его жалоба была необоснованной, если не детской.
Глядя на Савиту, Лата думала, что ее сестре было суждено стать замужней женщиной, хозяйкой дома. Ей доставляло удовольствие делать все, что требовалось для дома и для семьи: и принимать важные решения, и возиться с мелочами. Правоведением она занялась только из-за болезни Прана. И тут ей пришла в голову мысль, что Савита любила бы любого достойного мужчину, выйдя за него замуж, – какой бы трудный характер у него ни был и как бы он ни отличался от Прана.
– О чем ты думала? – спросил Амит Лату после обеда, допивая свой кофе.
Пран с Савитой провожали в этот момент других уходивших гостей, госпожа Рупа Мера вышла на несколько минут в свою комнату.
– О том, как прошло твое чтение. Мне понравилось, это было впечатляюще. Вопросы и ответы на них тоже были очень интересны, особенно статистическое примечание и совет раздирать фолианты. Надо посоветовать Савите поступать так же с ее юридическими трактатами.
– Я не знал, что ты знакома с молодым Дуррани, – сказал Амит.
– А я не знала, что это он пригласил тебя.
После паузы, длившейся несколько секунд, Амит сказал:
– Я имел в виду, о чем ты думала за обедом, глядя на Прана и Савиту. Когда подали пудинг.
– А, вот что!
– Да. Так что?
– Я не помню, – ответила Лата, улыбаясь.
Амит рассмеялся.
– Почему ты смеешься? – спросила она.
– Наверное, потому, что поставил тебя в неловкое положение. Мне нравится делать это.
– Неужели?
– Так же, как радовать тебя чем-то или озадачивать. Хочется увидеть, как у тебя меняется настроение. Это так увлекательно! И я жалею тебя.
– Это еще почему?
– Потому что тебе не дано понять, какое удовольствие – находиться рядом с тобой.
– Ох, не надо так говорить. Ма вот-вот вернется…
– Совершенно верно. Поэтому ответь быстро: ты выйдешь за меня?
Лата выронила из рук чашку, которая упала на пол и разбилась – хорошо, что была пустая. Лата тупо смотрела на осколки, затем перевела взгляд на Амита.
– Скажи быстрее «да», пока все не прибежали выяснять, в чем дело, – потребовал он.
Лата опустилась на колени и стала собирать осколки чашки на голубое с золотом блюдечко, украшенное тонким рисунком. Амит встал на колени рядом. Ее лицо находилось всего в нескольких дюймах от него, но мысли ее были далеко. Ему хотелось поцеловать ее, но он чувствовал, что ей это даже в голову не приходит. Она продолжала медленно собирать кусочки китайского фарфора.
– Это фамильная драгоценность? – спросил Амит.
– Что? – спросила Лата, очнувшись от транса.
– М-да. Я вижу, мне придется подождать. Я специально задал тебе этот вопрос в лоб, надеясь, что ты от неожиданности согласишься.
– Я хотела бы… – начала она, укладывая на блюдечко последний осколок.
– Чего?
– Я хотела бы проснуться однажды и обнаружить, что я уже шесть лет как замужем за кем-нибудь. Или что у меня был с кем-то бурный роман, после которого уже не до замужества. Как у Малати.
– Не надо так говорить. Ма вот-вот вернется, – сказал он. – И в любом случае я не советую тебе заводить роман с Малати.
– Амит, ты блестящий собеседник, а говоришь иногда всякие глупости. Что за радость выглядеть идиотом? Я буду воспринимать тебя только серьезно – либо в белом свете, либо в черном.
– И больным, и здоровым.
– И в радости, и в горе, – рассмеялась Лата.
Глаза Амита вспыхнули.
– Это значит «да»?
– Нет, это ничего не значит. Да и твое «предложение», мне кажется, тоже. Но почему мы стоим на коленях, глядя друг на друга, как две японские куклы? Вставай, поднимайся. Вот и ма уже идет, как ты предсказывал.
Госпожа Рупа Мера держалась с Амитом приветливее, чем он ожидал, поскольку у нее возникли кое-какие сомнения насчет Хареша.
Дабы ей не припоминали возможную ошибку потом, она старалась этих сомнений не выдавать. Но у нее всегда плохо выходило утаивать свои мысли. После отъезда Амита из Брахмпура она не критиковала Хареша, но отзывалась о нем без былого энтузиазма, и Лата поняла, что отношение матери к ее прежнему любимцу переменилось.