Достойный жених. Книга 2

Моту помнил Малати со времени концерта в колледже имени Харидаса, в котором он участвовал, и спросил ее об устаде Маджиде Хане и его знаменитом ученике Исхаке, с которым Моту, к его сожалению, очень редко виделся в последнее время. Малата, как раз недавно побывавшая на их концерте, похвалила мастерство Исхака и сказала, что ей бросилась в глаза доброжелательность, с какой высокомерный маэстро относился к ученику, редко прерывая его пение своими импровизациями. В мире, где ревность и соперничество часто наблюдаются даже между учителем и учеником, они старались дополнять друг друга, и это усиливало впечатление от их игры.

Об Исхаке стали говорить – всего через год после его первого выступления с танпурой перед маэстро, – что у него есть все задатки стать одним из величайших певцов своего времени.

– Да, – сказал Моту Чанд, – без него у нас совсем не то. – Видя, что Малати не вполне понимает его, он спросил: – Вы не были в Прем-Нивасе на прошлогоднем Холи?

– Нет, не была, – ответила Малати и догадалась, что Моту, по-видимому, аккомпанировал на табла Саиде-бай. – А в этом году, конечно…

– Да, конечно, – сказал Моту печально. – Все это ужасно… А тут еще этот парень, Рашид, покончил с собой… Он учил Тасним – ну, сестру Саиды-бай… Но потом совсем слетел с катушек, и привратнику пришлось его поколотить. А позже пришла эта весть… – Он начал постукивать по деревянным цилиндрикам вокруг обода своих барабанов и натягивать ремешки, чтобы настроить высоту звучания; игрок на шахнае кивнул ему.

– Слушайте, – спросила Малати, которую вдруг охватило беспокойство, – а этот Рашид, о котором вы говорите, часом не социалист? Студент-историк?

– Да, кажется, – ответил Моту, сгибая пальцы с накладками.

Табла и шахнай зазвучали снова.

19.12

Ман, одетый в соответствии с погодой в курту-паджаму, стоял в отдалении от них и не слышал их разговора. Он был печален, почти замкнут.

В какой-то момент он удивился, куда подевался росший в саду харсингар, но потом сообразил, что это совсем другой сад. К нему подошел Фироз, и они молча стояли рядом. Затем к ним присоединились Имтиаз, наваб-сахиб и Махеш Капур.

– С выборами все получилось даже к лучшему, – сказал Махеш Капур. – Если бы меня избрали в Законодательное собрание, Агарвалу пришлось бы пригласить меня в свой кабинет, а этого я бы не перенес.

– Ну, к лучшему или не к лучшему, но получилось то, что имеем, – отозвался наваб-сахиб.

Наступило молчание. Все были настроены доброжелательно, но не знали, о чем говорить. Любая тема казалась по той или иной причине запретной. Они боялись завести речь о законопроектах и законах, о больницах и докторах, о пении в саду, о планах на будущее или событиях прошлого, о политике и религии, о пчелах и лотосах[271].

Верховный суд признал законопроект об отмене системы заминдари не противоречащим конституционным нормам и собирался через несколько дней опубликовать соответствующее постановление.

С. С. Шарму перевели в Дели. Члены Конгресса, входившие в состав Законодательного собрания штата, избрали Л. Н. Агарвала главным министром. Как ни удивительно, в качестве одного из первых шагов на этом посту он предупредил раджу Марха, что правительство штата и полиция никак не будут содействовать дальнейшим попыткам достать лингам Шивы со дна Ганга.

Семейство из Варанаси сообщило Махешу Капуру, что больше не видит в Мане достойного жениха.

Наваб-сахиб и Махеш Капур с сыновьями не могли не думать об этих новостях, но не могли и обсуждать их.

Минакши с Каколи, завидев преступного Мана, устремились к нему волной блестящего шифона, чему даже Махеш Капур усмехнулся. Ман же заметил рыскающую поблизости тушу профессора Мишры и предпочел удалиться.

Узнав, что Фироз и Имтиаз – близнецы, Минакши и Каколи пришли в восторг.

– Если у меня родятся близнецы, – заявила Каколи, – я назову их Прабодхини и Шаяни[272]. Тогда один из них будет спать, пока другой бодрствует.

– Ну и глупо, Куку, – сказала Минакши. – Так ты сама никогда не выспишься. А они даже не увидят друг друга. И кто из вас старше? – спросила она братьев.

– Я, – ответил Имтиаз.

– Значит, на самом деле наоборот.

– Уверяю вас, госпожа Мера. Спросите моего брата, он подтвердит.

– Он тоже не знает, – заявила Минакши. – Один очень симпатичный человек, который подарил мне красивую лаковую шкатулку, сказал, что в Японии старшим считается тот из близнецов, который появляется на свет вторым: как более зрелый, он из вежливости уступает дорогу брату.

– Не знаю, как и благодарить вас, госпожа Мера, за такие сведения, – сказал Фироз со смехом.

– О, называйте меня просто Минакши. А идея красивая, верно? Я своих близнецов назвала бы Этах и Этавах, или Кумбх и Каран[273], или Бентсен и Прайс. Или еще как-нибудь не менее экзотично. Этавах Мера – звучит, а? Но куда подевалась Апарна? И скажите мне, кто эти иностранцы, которые разговаривают с Аруном и Гансом? – Она лениво вытянула свою длинную шею и, подняв руку с тонким рисунком, сделанным хной, указала пальцем с красным маникюром на незнакомцев.