Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Любезнѣйшая Кларисса! перервалъ онъ съ нѣжностію; не приводите меня въ отчаяніе такими жестокими выраженіями когда вы сами видите по сему предпріятію, сколько они были наклонны къ первому. Нарушалъ ли я законы общества подобно, какъ братъ вашъ теперь хочетъ; и естьли онъ не изъ суетнаго честолюбія то предпринимаетъ, я ласкаюсь вамъ открыть явно, что ихъ умыслы бесчестнѣе и нахальнѣе моихъ; но сей послѣдній столь гнуснаго свойства, что онъ мнѣ кажется меньше способнымъ васъ тревожить. Я знаю совершенно вашего брата. Умъ его всегда занятъ Романическими предпріятіями, но голова столь тупа, что она всегда ихъ приводила въ замѣшательство; качества въ немъ, малое изобрѣтеніе, нерѣшимость, крайнее высокоуміе безъ всякаго дарованія приносить себѣ пользу, и безъ всякаго искуства причинять другимъ, кромѣ того зла, къ которому они собственнымъ своимъ безуміемъ подаютъ ему поводъ.

Вотъ, Государь мой, прекрасное доказательство! Но всѣ запальчивые люди весьма походятъ другъ на друга, покрайней мѣрѣ въ способѣ ихъ мстительности. Щитаете ли вы себя меньше виновнымъ, хотѣвши оскорбить все мое сѣмейство, естьли бы мое безуміе не отвлекло васъ отъ сей наглости и не избавило бы моихъ родственниковъ отъ обиды.

Дражайшая Кларисса! Не уже ли вы всегда будете упоминать о безуміи, о наглости или вамъ столько невозможно благопріятно думать о другихъ, сколько о вашихъ родственникахъ чтобъ заслужить вашу къ нимъ преданность и почтеніе? Простите меня, несравненная Кларисса! Естьли бы я не чувствовалъ къ вамъ такой любви, какой ни одна женщина никогда не увидитъ, я могъ бы казаться болѣе равнодушнымъ къ преимуществамъ столь явно оскорбляющимъ правосудіе. Но позвольте мнѣ спросить у васъ, что вы отъ меня претерпѣли? Какую причину подалъ я вамъ, что бы такъ сурово и съ такою недовѣрчивостію со мною поступать? Напротивъ, сколько вы были притѣснены отъ нихъ? Всеобщее мнѣніе мнѣ неблагопріятно; но въ чемъ можете вы мнѣ упрекать по вашимъ собственнымъ свѣденіямъ?

Сей вопросъ привелъ меня въ великое замѣшательство. Но я рѣшилась защищать себя.

Время ли, Г. Ловеласъ, теперь ли случай изъясняться вамъ такъ вольно съ молодою дѣвицею, лишенной всякаго покровительства? Вашъ вопросъ весьма страненъ; могу ли вамъ упрекать что нибудь по моимъ свѣденіямъ. Я вамъ отвѣчаю, сударь… и чувствую, что слезы перерываютъ мой голосъ, я хотѣла вдругъ встать съ мѣста и уйти.

Онъ ухватилъ меня за руку; заклиналъ меня не оставлять его съ неудовольствіемъ. Онъ мнѣ уважилъ свою страсть, крайную мою свирѣпость, пристрастіе къ виновникамъ моихъ бѣдствій, которыхъ мщеніе и новыя насильственныя предпріятія были предмѣтомъ нашего разбирательства.

Я почти по неволѣ принуждена была слушать.

Вамъ угодно было, любезная Кларисса, спросить мое мнѣніе. Весьма удобно представить вамъ то, что осталось дѣлать. Не смотря на ваши первыя повелѣнія, я надѣюсь, что въ семъ случаѣ вы не примите еще мое мнѣніе за обиду. Вы видите, что нѣтъ болѣе надежды къ примиренію съ вашими родственниками. Чувствуете ли, сударыня, малѣйшую склонность удостоить вашей руки того нещастнаго, которой не получалъ еще отъ васъ добровольной милости?

Какая мысль, моя любезная! какое уличеніе, или упреки! я не ожидала въ ту минуту ни такихъ вопросовъ, ни такихъ выраженій. Краска вступаетъ въ лице мое, когда я напоминаю мое смятеніе. Всѣ твои совѣты мнѣ пришли въ голову. Однакожъ его слова были такъ рѣшительны, и столь повелительный видъ. Мнѣ казалось, что онъ наслаждался моимъ замѣшательствомъ. Поистиннѣ, моя любезная, онъ незнаетъ, что такое есть любовь почитательная. Онъ на меня смотрѣлъ какъ будто бы желалъ проникнуть въ глубину дущи моей.

Чрезъ нѣсколько минутъ послѣ, его объясненія были внятнѣе, но какъ ты увидишь, они были почти принужденными.

Мое сердце жестоко колебалось между гнѣвомъ и стыдомъ, видя себя доведенною до такой крайности человѣкомъ, который казался повелѣвать своимъ страстямъ, между тѣмъ, какъ я не имѣла надъ ними ни малѣйшей власти. Наконецъ слезы мои прервали молчаніе, И я хотѣла уйти съ знаками горчайшаго оскорбленія, какъ онъ вдругъ обхватилъ меня обѣими руками, правда, что самымъ нѣжнымъ и почтительнымъ образомъ, и извинялся довольно глупыми выраженіями: что его сердце ни какъ не желаетъ воспользоваться моимъ замѣшательствомъ отъ наглаго предпріятія моего брата, и что онъ не намѣренъ болѣе повторять предложеніе, которое уже было съ самаго начала дурно принято, слѣдовательно… остальная рѣчь его мнѣ показалась только нескладнымъ наборомъ малозначущихъ мыслей и опредѣленій, чрезъ которыя онъ хотѣлъ оправдать свою смѣлость еще не вовсе объясненную.