Дотянуться до моря

И, состроив потешную мордочку, зверек снова скрылся в своей полной пара норке. Непрозрачность тяжеленных магазинных пакетов не могла скрыть обилия вкусностей в них, и толком некормленный со вчерашнего обеда желудок бурно взбурлил соком. Оно и к лучшему, помогло хоть немного отвлечься от событий сегодняшнего дня, грохотавших, как огромные чугунные вагонетки, в моей голове. В ожидании кормежки я примостился в кресле, погрузившись в анализ этого своеобразного соревнования раздражителей, идущих из головы и желудка, каждый из которых стремился взять надо мною верх. Из ванной в пушистом белом халат, в таком же белом полотенечном тюрбане на голове, вся удивительно похожая на плюшевую игрушку, выскочила Марина, но неожиданно сошла с траектории, ведущей прямиком на кухню и, пробегая мимо меня, протянула руку и взъерошила волосы мне на голове. Я встрепенулся, вынырнул из себя, попытался поймать шалунью за подол халата. Марина, взвизгнув, увернулась, притормозила на середине комнаты и, исполнив нижней частью спины что-то из репертуара Mouline Rouge, скрылась на кухне, сдув с ладони в мою сторону воздушный поцелуй. Из-за двери сразу же раздался сковородочно-кастрюлечный лязг, захлопали дверцы кухонного гарнитура, зашумела, как авиатурбина, вытяжка над плитой. Вскоре с оттуда потянулись умопомрачительные запахи жарёжки-варёжки, а вслед за ароматами в приоткрытую дверь появилась Маринина физиономия и, хитро поводив вправо-влево глазами, сказала: «А повода, случайно, никакого нет? Я бы, честно говоря, выпила бы чевоньть без отвращения!» Я не стал распространяться о количестве поводов для выпить, имеющихся у меня, и просто кивнул. И пока я, наморщив лоб, теребил себе нижнюю губу, задумчиво рассматривая сквозь затемненную дверцу винного шкафа свою невеликую виную коллекцию, Марина с кухни позвала: «Дзынь, дзынь, дзынь, третий звонок! У кого билеты, займите свои места!» Я с сожалением оторвался от процесса любования бутылочными горлышками, затянутыми, как спортсмены в трико, в черную, красную и бордовую фольгу и, вытянув из прохладной темноты первую попавшуюся (это, кстати, оказался пощаженный мною вчера Шамбертен, — знать, пришла-таки его пора!), поспешил на зов.

В центре стола царила огромная миска с овощным салатом (помидоры — бакинские, огурчики- из Краснодара, нарезанный тонкими кольцами лук — настоящий ялтинский, а не поливавшаяся в процессе роста чернилами подделка красно-фиолетового цвета, сдобрившее все это светофорное многоцветие ароматное оливковое масло родом, разумеется, с Крита, не какая-то дешевая испанская подделка!), рядом на большом блюде переливались десятками оттенков желтого куски разломленной руками свежайшей тандырной лепешки. Еще шкворчащие, только со сковородки, ломти говядины уже исходили чуть кровянистым соком в тарелках, звонко и по-металлически поблескивали приборы вокруг них; тоже звонко, но совсем по-другому искрилось стекло огромных, граммов на семьсот, пузатых бокалов на высокой тонкой ножке. Две бутылки настоящего Боржоми (контрабанда!) пускали струйки мелких газовых пузырьков со своей стороны темно-зеленого стекла. Марина, уже без тюрбана, с рассыпанными по белым махровым плечам антрацитовыми спиралями еще не высохших волос, сложив руки на груди, с торжествующей улыбкой смотрела на меня сквозь густой флер семейного уюта, витавшего над этим великолепием. На этом полотне с названием «Простое счастье» не хватало двух вещей — красного вина и хозяина дома. Я не стал тянуть ни с тем, ни с другим, быстро откупорил бутылку, радуясь тому, что на декантирование этого нежного порождения Пино-Нуара не нужно терять время, и разлил по бокалам светло-бордовую с алым оттенком жидкость. «За тебя!» — подняла Марина тост. Я перегнулся через стол, поцеловал ее в губы, ответил: «Люблю тебя! За нас!»

Все было просто великолепным — вино, мясо, хлеб, овощи. Минут пять я просто наслаждался едой, и даже все тревоги сегодняшнего дня отступили куда-то далеко на задний план. Но вслед за первым насыщением все неизбежно возвращается назад, и сделать с этим ничего нельзя. Наверное, это возвращение из безмятежности каким-то образом отразилось на моем лице, и Марина заметила это.

— Чего тебя с утра сегодня обыскались-то? — спросила она, пригубливая вино. — Мне показалось, что у вашей Фенечки голос был какой-то слишком уж возбужденный.

Рассказывать жене все не было ни необходимости, ни целесообразности, она всегда из-за моих проблем очень переживала. Поэтому про «маски-шоу» в офисе я решил просто умолчать, а историю с арестом Питкеса несколько трансформировать. У вполне способной к анализу Марины запросто мог родиться вопрос, чего это я был на отдыхе такой недоступный. Поэтому о том, что «занос» денег на Министерство родился спонтанно, я умолчал, а арест Питкеса представил так, что подвел опоздавший на работу Павлик, и в капкан угодил Самойлыч.

— Безобразие! — на «полном серьезе» отреагировала Марина. — Как ты теперь строить будешь без Самойлыча? И вообще, что с ним теперь?