Дотянуться до моря

У меня в высшей степени непростые отношения с собственным сыном. Марина знает это, не считает правильным, но осознает, что в нашем случае по-другому быть не может. Когда Кирилл рождался, сосал мамину сиську, учился ходить и говорить, шел в садик, а потом в первый класс, я радовался всем этим обстоятельствам, как любой другой, и не замечал в себе никаких девиаций относительно стандартно-отцовской модели поведения. Но потом все стало становиться все более и более негладко. Учеба класса до четвертого шла нормально, но потом результаты заскользили вниз по наклонной. Все чаще и чаще из Кирюхиной комнаты, где Марина проводила ежедневный «разбор полетов», ее голос начинал доноситься все громче и со все более раздраженными интонациями. В пятом классе из детской все это выплеснулось на меня, и впервые я увидел в Марининых глазах, обращенных на сына, слезы не умиления и радости, а бессильного отчаяния. Выяснилось, что у учителей к Кириллу масса претензий, что его оценки (двойки да тройки) прямо пропорциональны его отношению к учебе и обратно — его самомнению. Что он ни во что не ставит старших, грубит, сбегает с уроков, и его видят в компании завзятых оторв и оболтусов, курящих и выпивающих, а по слухам, и балующихся травкой. Мы долго совещались, и решили, что парня нужно отвлечь и загрузить. Выбор пал на популярный из-за приверженности к нему тогдашнего главы государства большой теннис. Кириллу поначалу занятия нравились, он быстро прогрессировал, мы (в мамином лице, разумеется) начали возить его по соревнованиям, и в тринадцать лет он вошел в первую сотню рейтинга по России в своем возрасте. Он ходил гордый, говорил про себя: «Я спортсмен», ни на какие дурные компании у него просто не хватало времени. Но тут уровня усилий, которые он прилагал, стало не хватать, соревнования начали проигрываться, вчерашние «несоперники» громили его «под ноль», он вылетел даже из третьей зачетной сотни. И он даже не опустил руки, а просто сказал, что больше играть не хочет. Что на самом деле теннис ему никогда не нравился, он просто поддался нашему давлению, и вообще играют в него одни дебилы, весь кругозор которых укладывается в сектор попадания мяча после подачи. Услышав это, Марина, полтора года проведшая с ним на соревнованиях, разревелась, а я, от такой циничной наглости совершенно озверев, сгреб сына за грудки, встряхнул и велел заткнуться. Но теннис все равно был брошен, вернулись повзрослевшие и еще более подурневшие компании и проблемы с учебой и с учителями. Мы перевели его в другую школу на противоположном конце Москвы, но это не помогло. Стало только труднее его контролировать — под видом, что он в метро, он просто выключал телефон и часами шлялся неизвестно где. В один такой раз, когда его не было на связи четыре часа, и мы с Мариной оба, уже не зная, что думать, колесили по Москве между станциями метро, из которых он с большей вероятностью мог подняться на поверхность, он объявился, как ни в чем не бывало, с устойчивым алкогольным запахом и сказочкой про то, как у него отняли телефон, на самом деле обнаруженный матерью в дальнем кармане его рюкзака. В этот вечер я первый раз съездил сыну по морде, приведя его в состояние крайней обиды, а Марину — тихого ужаса. С этого вечера мое отношение к Кириллу начало стремительно ухудшаться. Я начал присматриваться к нему, не как к реплике своей ДНК, а как к абстрактному человеку. И скоро сделал вывод, что этот человек мне сильно не нравится. И не потому, что уродился он «сильно не в меня», а потому, что вырос в ленивого, наглого, лживого и самодовольного засранца. Несмотря на то, что Марина не курила никогда, а я никогда не курил не только дома, но и у ребенка на глазах вообще, Кирилл начал баловаться табаком уже классе в пятом-шестом. Часто приходил домой, что-то жуя и отводя дыхание — явно употреблял алкоголь. Все ненужное, пустое, дрянное словно притягивалось к нему, как железные опилки к магниту. В восьмом классе отчаявшиеся учителя чуть за что-то не исключили его из школы, и только случайное Маринино знакомство с школьной директрисой (обе они были завзятыми банщицами и вместе парились уже кучу лет, ничего не зная друг про друга) помогло спасти ситуацию. Пришлось второй раз в жизни прикладываться к его физиономии, и крепче, чем по первости. Кстати, по моим наблюдениям, помогло — радикальные меры вообще часто помогают там, где прочие рычаги бессильны. Летом, чтобы не болтался без дела, да и денег карманных чтоб заработал, отправил его от своей компании на стройку в Протвино, рассчитывая, что пробудет он там месяца два. Но он выдержал полторы недели, в тайном разговоре с матерью поставил вопрос ребром: «Или стройка, или мой хладный труп», и Марина с выпученными глазами полетела спасать сына от тяжелой неволи. Потом я поинтересовался у бригадира, как ему подсобник Костренёв Кирилл показался, и старый «бугор» даже из уважения ко мне не смог не скривить физиономию. Я тяжело вздохнул, понимая, что, если бы не родственные узы, такого человечишку я давно просто выгнал бы из своей жизни. До выпуска из десятилетки дотянуть его все-таки удалось, но окончание экзаменационной сессии отпрыск первый раз отметил кое-чем на самом деле серьезным — в очень плохом смысле. То ли на радостях, что покидает ненавистную школу, то ли от горя по поводу ссоры с очередной пассией, сдав последний экзамен, вместе с группой подростков Кирилл нажрался, и всех потянуло на приключения. Решили, что хорошо было бы прокатиться, и у одного мальчика на беду оказались ключи от папиного джипа. Наш оболтус вызвался рулить, а сомневающемуся обладателю ключей сказал, что «зуб дает, что тему закроет, если что». Против такого антре возражений, видимо, не нашлось, и ключи перешли в руки Кирилла. Завелись, поехали, и ровно через сто метров, не справившись с управлением, джип въехал в угол дома. Никто не пострадал, но подоспевший папа мальчика, оказавшийся азербайджанцем, державшим половину Рогожского рынка, выслушав своего отпрыска, спросил у Кирилла, правда ли он обещал «закрыть тему», на что засранец шлепнул губами: «Говно-вопрос!» На что прагматичный азер предложил пацану посидеть в подвале дома, где он живет, пока родители (то есть мы), не привезем ему десять тысяч баксов — во столько он оценил повреждения своего авто. Если бы не Марина, совершенно случайно проезжавшая мимо шумевшей прямо на улице разборки, сидеть бы Кирюхе в темной, и чем бы закончилось дело, неизвестно. По крайней мере, когда обо всем узнал я, первой моей мыслью было снять человек двести с объекта и вести их громить Рогожский рынок. С трудом Марина меня успокоила и убедила переговорить с азербайджанским папашей по телефону. То сначала пыжил, пришлось в ответ «напрячь мышцу», и нацмен сразу сбавил обороты и признал, что по совести в инциденте виноваты оба. «Тему закрывать» решено было «в пополаме», да и калькуляция похудела вполовину. Дома я долго смотрел на поникшего головой и адреналиново постукивающего зубами сына, но бить по мордасам не стал — может быть, зря.