Дотянуться до звёзд

Он посмотрел на меня своими океанскими глазами.

– Больше, чем когда бы то ни было.

Атмосфера за столиком вдруг накалилась, расстояние между нами словно сократилось с нескольких футов до нескольких дюймов. В памяти всплыл сон, приснившийся мне в Небраске, про то, как я целовала Коннора, а открыв глаза, увидела Уэстона…

Я кашлянула и отвела взгляд, хотя какая-то часть меня хотела оказаться ближе к Уэстону и узнать больше.

– Что? – мягко спросил он.

– Я не могу тебя раскусить, Уэстон Тёрнер.

– Почему ты всегда зовешь меня Уэстоном, а не Уэсом?

Я пожала плечами.

– Уэс – это, вообще-то, сокращение от «Уэсли». А имя «Уэстон» уникально.

– Только ты так меня называешь.

– Тогда я, видимо, тоже уникальна.

Едва заметная улыбка тронула его губы.

– Так и есть.

– Можно я воспользуюсь своим уникальным статусом и задам еще один, более личный вопрос?

– Спрашивай смело. Только учти, я могу воспользоваться своим статусом Амхерстской Задницы и уклониться от ответа.

– Где твой отец?

Уэстон стиснул зубы, в сине-зеленых глазах промелькнул гнев, но так же быстро исчез.

– А это, – проговорил он, – вопрос на миллион долларов.

– Ты не знаешь?

– Он свалил, когда мне было семь.

– Он просто… ушел?

– Пытался сбежать потихоньку, как последний трус. Ему не хватило смелости предварительно объясниться с моей мамой или посмотреть в глаза мне и моим сестрам и сказать, что он нас бросает. Но мы его поймали.

Мои глаза округлились.

– Поймали?

– Ма и я, – пояснил Уэстон. – Я был в школе, у меня подскочила температура, и Ма забрала меня с уроков. Когда мы вернулись домой, отец как раз грузил чемоданы в машину.

– О боже. – Я взяла его за руку. – Уэстон… Что же вы сделали?

Он пожал плечами – получилось резкое, рваное движение.

– Он уехал, не сказав мне ни слова, и я за ним гнался.

– Гнался.

Он кивнул.

– Я бежал за машиной, но он так и не остановился.

Я откинулась на спинку стула.

– Боже. Мне так жаль.

– Ага. Вот так.

Мое сердце разрывалось от боли; теперь мозаика по имени Уэстон Тёрнер полностью сложилась. Он не моральный урод, а брошенный, поставленный в тупик ребенок, который вырос, но до сих пор гонится за той машиной.

– Наверное, тебе было очень тяжело жить и не знать, почему он ушел, – сказала я.

– Мне плевать, почему он так поступил, – ответил Уэстон. – Мне неинтересно, почему он оказался такой слабой, трусливой пародией на мужчину. К тому же за минувшие годы я придумал для него миллион других оскорблений. Легко ответить на вопрос «почему». Гораздо труднее было понять, как жить теперь.

– Что ты имеешь в виду?

Одно долгое мгновение Уэстон смотрел на меня.

– Он бросил мою мать, не заплатив аренду за дом, а она работала в парикмахерской и другого дохода не имела. Он бросил ее с тремя детьми на руках. «Что теперь?» Этот вопрос довлел над нами годами. «Что теперь?»

Я подалась вперед, напряженно ловя каждое слово; никогда еще я не слышала от Уэстона таких длинных речей. Он говорил тихим, напряженным голосом, его акцент стал заметнее, он словно забыл, где находится, забыл про меня и погрузился в воспоминания о событиях своего детства.

– С кем мне поговорить, если я влюблюсь в девушку? – продолжал он. – Кто научит меня бриться или водить машину? Каждую ночь Ма льет слезы, а потом начинает пить слишком много пива, так что же я могу сделать? Мои сестры бросают школу и идут работать, заводят отношения с какими-то неудачниками, потому что считают, что так и положено и никого получше они не найдут. Для них это цикл, а для меня маятник. Мое детство болталось между «Что теперь?» и «Что я сделал не так?».

Его длинные пальцы поигрывали ручкой, так что та задевала стену, и на ней оставались черточки.

– Ты не сделал ничего плохого, – проговорила я, с трудом сглотнув ком в горле. – Ты был маленьким мальчиком. В случившемся не было твоей вины.

Уэстон поднял глаза и посмотрел на меня почти с улыбкой.

– Иногда это тяжелее принять, чем деньги. – Он выронил ручку, прижал костяшки одной руки к ладони другой и похрустел суставами. – В общем, такова моя печальная история, у всех такие есть.

По сравнению с его рассказом моя история была просто волшебной сказкой. Я попробовала представить, что папа бросил бы маму, Трэвиса и меня, не сказав ни слова, ничего не объяснив. Я бы тоже винила себя, искала защиты, строила внутренние стены, чтобы отгородиться от чувств, чтобы больше никогда не испытывать такой боли. Родители дарят своим детям любовь, не прося ничего взамен, а отец Уэстона нарушил это великое правило.

«Не удивительно, что Уэстон сердит, – подумала я. – Не удивительно, что он отгораживается от людей, не хочет ни с кем сближаться». Мне на ум пришло старое выражение: «Мы принимаем любовь, если верим, что заслуживаем ее». Мне стало горько и обидно за Уэстона.

– Не важно, – сказал он. – Я не хотел вываливать на тебя все это.

– Я сама тебя попросила.

Уэстон снова посмотрел на меня, и в свете ламп его сине-зеленые глаза мерцали, как океанские глубины.