Доверие

Хейнц не был в доме Эндерсов после той пирушки. И огорчался этим. Томас не приглашал его, а он не отваживался, несмотря на свою обычную предприимчивость, пойти туда незваным.

Тони все время стояла у него перед глазами. Ее округлый лоб, ее густые ресницы. И рот, мало говоривший и редко улыбавшийся. И ее гладкие смуглые руки. И толстые косы вокруг головы. С тех пор как Тони пошла в ученье, косы у нее уже не болтались за плечами. Но и отрезать их она не могла решиться.

Он выследил, по каким дням и в какие часы она шла на завод или с завода домой. Тони не была неприветлива, она всегда была спокойна. И ни слова не говорила, услышав от кого-нибудь из девочек: «Он так и вьется вокруг тебя, видно, здорово втрескался». Только пожимала плечами.

У Хейнца сердце замирало, когда их пути пересекались. Тони по-прежнему носила рабочие костюмы, унаследованные от отца и дяди, или синюю блузу, если шла в молодежный клуб. Она высоко держала голову и смотрела на окружающий ее мир карими внимательными глазами. Насмешливости в ней не было никакой. И Хейнцу в ее присутствии было не до насмешек. Как-то зимним вечером он думал, что опоздал ее встретить, но нет, она еще была на заводской территории, и в волосах ее блестели редкие снежинки — у Хейнца даже дыхание перехватило. На торопливые, взволнованные его вопросы она отвечала кратко, только самое необходимое. Надежда иной раз оставляла его. Сколько он ни старайся, она его не замечает. Может, он слишком мал ростом для нее, слишком костляв? Она его не избегала. Но всегда была спокойна. Он даже не знал, печально или радостно спокойна.

Хейнц дожидался ее у производственной школы. Он знал, что сегодня она пойдет домой не по Главной улице, а через боковые ворота выйдет на канал.

«Он так долго дожидается, что того и гляди в землю врастет», — сказала Тони шедшая с нею девчушка.

Вот если бы Томас ее дожидался…

Хотя это был всего только Хейнц, Тони ощутила нечто вроде радости. Она отошла от зеркала, покуда другая девочка приводила себя в порядок, и надела платок. На этой неделе Тони первый раз в жизни купила себе такую вещь. У платка был удивительный сине-зеленый цвет, он-то и прельстил Тони. Она была много выше девочки, которая все еще стояла у зеркала, не могла досыта на себя наглядеться. Только бы не вырасти такой долговязой, как Лина, приятельница Томаса, думала Тони. Расти теперь, когда она уже, можно сказать, взрослая, — ей это казалось ребячеством. Мысли Тони неслись с такой быстротой, словно она думала параллельно: если я совсем перестану ждать Томаса, он никогда и не придет, а зачем его ждать? Хейнц, например, ждет меня.

С лица Хейнца еще не сошло напряжение: придет или не придет? Сейчас резкие черты его стали почти мягкими.

— Господи, до чего же тебе к лицу этот платок, Тони.

— Правда?

— Я тебе кое-что принес, Тони. «Странички из календаря» Брехта. Не знаю, ты вообще-то слыхала о нем?

— Да-да. В прошлом году Лиза Цех нам из него читала. Ах, ты же ее не знал, Лизу, она куда-то уехала, кажется, в Берлин, когда у них ничего не вышло с Робертом. Но ты, верно, и Роберта не знал? Никто не умеет читать лучше Лизы. Она читала стихотворение о лопате угля; всякий раз, как поезд проходит мимо, уголь сбрасывают с локомотива в садик вдовы товарищи ее покойного мужа. Мне оно понравилось, а многие высказались против.

— Почему? Что за дурни?

— Ничего не дурни. Просто им не понравилось.

— Но почему?

— Они не любят Брехта, говорят, он какой-то странный и холодный.

— Он терпеть не может слюнтяйства в чувствах, вот и все! — воскликнул Хейнц.

— Я-то знаю, — заключила Тони, — что он вовсе не холодный.

Они пошли вниз к каналу, а потом по набережной до дома Эндерсов. Слова их имели им одним понятный смысл. Это о себе они говорили и ни о ком другом. Холодный, дурни, вовсе не холодный.

У дверей дома Хейнц с отчаянием подумал: если она сейчас скажет мне «входи», я войти не смогу. Он крепко держал ее руку в своей, но Тони — и откуда, спрашивается, она это знала — напомнила ему:

— Твоя смена заступает через несколько минут, тебе надо спешить, я, пожалуй, пробегусь с тобой немного по Главной улице.

Они завернули за угол. Основной поток рабочих уже влился в заводские ворота, но много было и опаздывавших. Хейнц, задыхаясь от спешки и от страха перед ее ответом, сказал:

— Мы и завтра могли бы встретиться, после обеда или вечером.

— Не пойдет, — отвечала Тони, — кроме того, мы ведь все равно встретимся на докладе Лины Саксе.

— На него идти, ей богу же, не обязательно, — заметил Хейнц.

Тони задумалась. И вдруг воскликнула:

— Я должна бежать. Меня дома целый ворох неглаженого белья дожидается.

И убежала, не попрощавшись.

Хейнц, пройдя еще несколько шагов, наткнулся на Томаса и Лину. И тут только до его сознания дошло, что в лице Тони что-то переменилось. Он понял причину. И ему стало больно.

5