Доверие

Непостижимо пустые, высились перед ним ворота. Точно здесь никогда не было прохода, за который жестоко бились люди; осталась одна оголенная рама; такой прозрачной и в то же время такой тяжкой была тишина, точно Рихард пробирался через трясину, руки и ноги едва слушались его. А ведь только что он сопротивлялся, горланил вместе со всеми. Те, кто остался охранять завод, кричали ему вслед что-то ободряющее, даже веселое. Другие спешили мимо на работу в свои цехи, на лицах их было удовлетворение. Рихард же ничего подобного не ощущал.

Душа его разрывалась. До сих пор он весь переполнен был одним-единственным стремлением — преградить путь смутьянам. Теперь они отброшены, по крайней мере на ближайшие минуты. Но его охватило какое-то странное, уже где-то, когда-то испытанное чувство. Гнев, боль и удивление, как двадцать лет назад, да, верно, ровно двадцать лет. Когда он впервые увидел ребят из своего дома в форме пимпфов[3], а парней постарше — в коричневых рубашках. Как же это произошло? Где я допустил ошибку? Я говорил и говорил до изнеможения, но верных слов, видно, не нашел, иначе потом все пошло бы по-иному. Не было бы эмиграции. Лагерей. Войны. Крови нашей не дай пролиться днесь. Ведь это же истинное чудо, что он живой и невредимый вышел из лагеря.

Вот опять они стоят перед ним, как стояли после войны, два солдата в широких, грубых шинелях, со своими красными звездами. Наверное, советские машины проехали на территорию прямо от товарной станции. Он, во всяком случае, не заметил их. Сорванным голосом Рихард что-то сказал солдатам. Но они уже получили приказ, ему незачем было объясняться с ними на ломаном русском языке. Они молча пропустили его.

В приемной было пусто. Телефон трезвонил понапрасну. Куда же подевалась их Снегурочка, белокожая, черноволосая Ингрид Оберхеймер? Рихард, не постучавшись, вошел в кабинет Ульшпергера. Тот сидел с комендантом и переводчиком. При входе Рихарда все замолчали.

— Наконец-то! — воскликнул Ульшпергер.

— У ворот все спокойно, — сказал Рихард, — пока что.

— Да, пока что, — согласился Ульшпергер, — а знаешь, что тут произошло? Знаешь, что у ворот со стороны канала они избили сторожа? А какую-то женщину, не нашу работницу, зачем они ее с собой прихватили, мы еще сами не понимаем, затоптали насмерть.

Рихард сипло выдавил из себя:

— Я знаю от Гербера.

— И Штрукса свалили с ног, но точно нам еще ничего не известно.

— Этого я не знал.

Молодой долговязый лейтенант переводил с невероятной скоростью, слова его точно сматывались со шпульки, на которую голоса едва успевали наматываться. Переводил он механически, без интонации. Но комендант уже все понял.

— На всякий случай, — сказал Ульшпергер, — сейчас танки проедут по городу и выйдут на нашу территорию.

Рихард крикнул:

— Нет! — и добавил: — Не вводите танков на нашу территорию.

Ульшпергер удивленно, даже чуть насмешливо ответил:

— Ты не хочешь? Я тоже. Но это необходимо. Мы — центр. Узловой пункт. Бастуют не только маленькие заводики. Эльбский завод тоже стоит.

Осипшим, едва слышным голосом, но со страстью Рихард произнес:

— Именно поэтому. Мы — центр, говоришь ты. Узловой пункт. Но тогда ты сам себе противоречишь. Что у нас случится, отзовется на всех вокруг. Вот поэтому. Наш завод бастовать не будет. Я за это ручаюсь…

Ульшпергер злобно рассмеялся.

— Так. Ты ручаешься. А что нам делать, если ты вместо со своим ручательством полетишь ко всем чертям? Эх, ты…

Рихард хрипло ответил, хотя говорить ему было трудно и трудно было найти нужные слова:

— Не зря же я бегал из цеха в цех, из конца в конец по всему заводу. Что и говорить, видел я взбесившихся, одураченных. Но много и таких, кто никак, ну никак в толк не возьмет, что же это творится. Я был свидетелем, как верные, разумные люди находили средства, пути и справлялись без танков. Нам танки не понадобились, будут говорить потом. На коссинском не дошло до забастовки, вот как скажут. Я знаю, кто с кем сумеет справиться. А потому и ручаюсь.

— Что он говорит? — спросил комендант.

Он внимательно смотрел на Рихарда. И чувствовал, что от его переводчика, как ни надежен он был, изредка кое-что ускользает, слово, может быть, интонация. Ульшпергер сам перевел все вторично.

— Завтра завод будет опять работать. Нормально, — продолжал Рихард, — руку даю на отсечение.

На что комендант ответил по-немецки, как умел — во всяком случае он теперь понял, о чем спорили эти двое:

— Зачем нам ваша рука? Директор говорит: танки. Вы говорите, завод будет работать. С чего вы это взяли?

Рихард без обиняков заговорил с комендантом, так что Ульшпергер несколько раз его прерывал:

— Да погоди ты! Надо же точно перевести!

Рихард вновь, уже без запинок — его страсть и его голос слились сейчас в единый поток — описал то, что видел за последние часы:

— Они сдерживают бунт. Лучшие наши люди. Сами. Им уже удалось приостановить беспорядки своими силами.

Подумав секунду, он сказал уже гораздо спокойнее: