Доверие

Боланд, который 17 июня вместо Штрукса разговаривал с Томасом и давал ему указания, подменял теперь Штрукса на посту секретаря профкома. Штруксу предстояло долго лежать в больнице.

Томаса Боланд принял в новом помещении, куда наконец переехал профком. Это помещение, видимо чтобы подчеркнуть его новизну, украсили портретами крупных государственных деятелей и вьющимися растениями, даже календарь повесили. Как и в первую их встречу, Боланду при виде Томаса вспомнилась — ибо за каждым из нас хвостом тянутся его поступки — история этого парня и Лины Саксе, их дружба и разрыв.

Томас в свою очередь вспомнил, что Боланд учился с Линой в профсоюзной школе. Но был уверен, что он и к нему хорошо относится.

Поэтому Томас спросил его, чтобы уж больше к этому не возвращаться:

— Как ты считаешь, Боланд, моя кандидатура в Гранитц отпала окончательно?

Говорил он с трудом, слова застревали в горле, но если бы он молчал, ему было бы еще труднее. Он даже не поздоровался о Боландом. А Боланд этого ему в упрек не поставил. Понял, как Томас несчастен, ему даже показалось, что он вот-вот расплачется.

— Ничего не поделаешь, Томас, — сказал Боланд, — присядь-ка. Вместо тебя послали Вернера Каале из Кримчи. С этим надо примириться. Лучше сейчас же заполни анкету для заочного отделения. Ты парень способный, и если еще к Ридлю на вечерние курсы будешь ходить, то от них не отстанешь. И льготы тебе разные дадут: смену будешь раньше кончать, в конце недели — дополнительный выходной. Отпуск для экзаменов. На заочный тоже не каждого принимают, только тех, из кого наверняка будет толк. Вот тебе анкета, заполняй ее! Я тем временем сочиню убедительную рекомендацию.

— Но это совсем не одно и то же, — едва не против воли вырвалось у Томаса. — Настоящая учеба — это когда ничем другим не занимаешься.

— Конечно, не одно и то же! — воскликнул Боланд. — Так потруднее будет. Учиться придется урывками. Твою работу никто за тебя не сделает. Но ты сам себе подгадил. Уж на этот год наверняка.

С минуту подумав, спросить или нет, Боланд все-таки спросил:

— Скажи, а как у тебя с Линой? Надеюсь, вы помирились? Лина, знаешь ли, девушка порядочная, тихая, словом, хорошая девушка.

— Знаю, — ответил Томас, — но мы с ней не помирились! Говорить — говорим, но как чужие, я хочу сказать, как чужие люди со схожими взглядами на жизнь.

Он помолчал и продолжил не без запальчивости:

— Как чужие, со схожими взглядами в тех случаях, когда у нас или где-нибудь в мире происходит нечто чрезвычайное. Но, по правде говоря, и тут наши взгляды не всегда совпадают. Лина никогда уже не будет чувствовать себя со мной уверенно и непринужденно. И вот что я хочу еще тебе сказать, Боланд, наверно, мы совсем друг другу не подходим. Лина и я. Как нам казалось год назад. Что-то встало между нами. Возможно, тут моя вина, но все равно мы бы разошлись. Из-за какого-нибудь пустяка. И без моей вины. Не в этот раз, так в следующий. Лучше уж нам так и оставаться — врозь.

Боланд чувствовал, что Томас не расположен продолжать разговор на эту тему. И потому сухо сказал:

— Ладно, я передам куда следует твое заявление и рекомендацию. Думаю, все будет в порядке.

Дома, у фрау Эндерс, Томас объявил:

— Теперь я могу больше платить вам, может, вы сумеете обойтись без второго жильца. На эльбский завод я больше ездить не буду. А значит, мне Герлиху платить не придется. Это же временное было пристанище. На эльбском сейчас все равно полная неразбериха. Я даже не знаю, там ли еще мой профессор, Винкельфрид. Многих оттуда перевели, подозревают, что они участвовали в беспорядках. А кое-кто сам смылся. Я буду ходить только к Ридлю на вечерние курсы. И по вечерам мне придется много заниматься. Хорошо бы мне остаться одному в комнате.

Тони прислушалась. Она ела медленно. Рука ее лежала на столе. Глаза были опущены.

Томас, решив не откладывать дела в долгий ящик, сразу после смены поехал в Гранитц. Ридль посоветовал ему, пока еще не собралась вся группа, переговорить с преподавателем, который будет руководить его заочными занятиями.

Здесь я должен был жить, думал Томас, проходя мимо длинного кирпичного здания, видимо, Высшего технического училища.

И вдруг, словно кто-то крикнул ему: немедленно прекрати, слышишь! — Томас взял себя в руки. Ты что брюзжишь и злишься, точь-в-точь как Янауш. Ты же другой, ничего в тебе нет от Янауша, и никогда ты таким не будешь. Ты не жалок, не озлоблен, ты совсем другой.