Макар вздрагивает и просыпается, открывая глаза. Всматривается в темноту, слушая, как бухает в ушах пульс. Дышит прерывисто, словно он летал не во сне, а наяву. И только потом понимает, что не один. На подушке, совсем рядом растрепанный затылок. Макар готов поспорить, что Костя висит на самом краю, но, как и в детстве, это не помешало ему влезть в чужую кровать.
— Эй, вали к себе, — поднявшись на локте, Макар дергает брата за плечо, привлекая к себе внимание и заставляя проснуться, если он всё-таки спит.
— Там холодно, — даже не оборачиваясь, ворчит тот, плотнее кутаясь в своё собственное одеяло. — Меня трясёт…
— Таблетку выпей от температуры и вали наверх.
Макар чувствует, как шуршит рядом брат и в тусклом, идущем от окна свете видит, как тот оборачивается. Поблескивает на него глазами.
— Тебе жалко? Я таблетку пил, но там всё равно холодно.
— Здесь на краю удобней, да? — удивляясь чужой логике, уточняет Макар и уже прикидывает, как пнуть брата так, чтобы он сразу свалился и при этом не зацепился за металлические крепления, что держат верхний ярус, но теряется от жалобно-смущенного:
— Я упал, когда пытался туда забраться.
— Да иди ты! — шипит Макар. Моргает растерянно, прежде чем утонить: — Ты это серьёзно?
— Сам иди.
Макар обречённо падает обратно на подушку, на мгновение прикрывая глаза ладонью.
— Растяпа, — констатирует он и больше не прогоняет. Самому, правда, лезть наверх тоже не хочется. Это его кровать в конце-то концов.
Макар возится, немного нарочно пихая не сопротивляющегося брата локтями, переворачиваясь к стене.
— Спи и мне не мешай, — бросает он, прежде чем подтянуть поближе подушку и уткнуться носом почти в самую стену. Это раньше такой фокус с двоими на одной кровати проходил нормально, когда они были мелкими карапузами. Ещё до того, как купили эту кровать. А теперь они слишком выросли, чтобы спокойно помещаться на односпалке.
Макар прикрывает глаза и ещё какое-то время чувствует, как возится, устраиваясь на краю Костя, а потом проваливается в сон, в котором он снова расправляет большие и сильные крылья. Но на этот раз там нет ни ледяной пустыни, ни душного, пахнущего гнилью лесного болота. Только бескрайняя равнина с высокой травой и чистое ночное небо.
Глава 10
Лука помнит невесёлый смешок, сорвавшийся с губ отчима, прежде чем тот запер дверь и ушёл.
— А что там действительно происходит? — вопрос в пустоту.
Лука косится со своего места на растёкшегося белой кляксой по тёмному покрывалу Тихона скорее просто так, чем реально ожидая ответа. Тот с самого пробуждения не сказал ни слова, словно всё случившееся ранее было всего лишь плодом воспалённого температурой сознания.
Удобнее устроившись на своём насесте в виде кресла, Лука возвращается к чистому листу. Вот только карандаш замирает над его поверхностью, так и не пачкая белизну своим прикосновением. Рисовал он с самого детства: бросал и возвращался попеременно. Сначала причиной была смерть отца. Совсем ненадолго, вскоре Лука наоборот нашёл в рисовании успокоение и окунулся в него с головой. Затем умерла мать… В этот раз желание рисовать вернула подруга, просто вложила в руки карандаш и, со всей своей непосредственностью, попросила: «Нарисуй что-нибудь, пожалуйста». А потом ушла, только не так как родители.
«У них новая жизнь и новая работа. Они заняты» — в который раз напоминает себе Лука, косясь на лежащий на столе совсем рядом мобильник.