Довлатов

Лишь оказавшись наконец от своего несчастного героя за несколько десятков тысяч миль, писатель Довлатов смог нормально и плодотворно работать. И результаты не замедлили сказаться. Настоящим писателем Довлатов стал, несомненно, только в Америке.

(Попов В. Писатель и его герой // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Итоги Первой международной конференции «Довлатовские чтения» (Городская культура Петербурга — Нью-Йорка 1970–1990-х годов). СПб., 1999. С. 123–124)

Михаил Рогинский:

Здесь Довлатов был в своей среде, его окружали сотни друзей. Его слава уже тогда, накануне его отъезда, постепенно приобретала всеобщее значение. Что его ожидало в Америке, конечно, никто не мог знать. Слава богу, там был по крайней мере один близкий человек, Бродский. И были еще какие-то люди, которые могли Сережу встретить и приветить. Но уезжал он без восторга. И уезжал Довлатов только потому, что он знал совершенно точно: ему здесь не дадут ходу никогда и в лучшем случае позволят напечатать пару детских рассказов в журнале «Костер». Обстоятельства сложились таким образом, что здесь ему было уже нечего терять.

Я пытался сориентироваться. В мире было два реальных полюса. Ясное, родное, удушающее — ЗДЕСЬ и неведомое, полуфантастическое — ТАМ. Здесь — необозримые просторы мучительной жизни среди друзей и врагов. Там — всего лишь жена, крошечный островок ее невозмутимого спокойствия.

Все мои надежды были — там. Не знаю, чего ради я морочил голову полковнику ОВИРа…

(Сергей Довлатов, «Наши»)

Жанна Ковенчук:

В один из тех дней я встретила Сережу около «Метрополя». Он шел такой неухоженный, небритый. Он вызвался меня проводить и вдруг сказал: «Я в Америку еду». Я тогда испугалась страшно: «Сережка, не езди! Ты там пропадешь как муха». Это была моя дурость, я ошиблась. В Америке он воспрял, наоборот. Теперь я понимаю, что если бы он остался здесь, то и вправду бы пропал, как и его друг Валера Грубин.

Яков Гордин:

Это нужно было сделать. Сережа снова выбрал таллиннский вариант — только на сей раз гораздо более радикальный. Обострились его отношения с секретными службами. От них можно было ждать чего угодно, Довлатов был абсолютно незащищенным человеком со всех точек зрения. Скажем, Бродскому, который водку не пил и не дебоширил, соседи по коммунальной квартире дали положительную характеристику для суда. А к Сереже действительно могли придраться по любому поводу. Он мог загреметь очень серьезно в один момент. И вот Довлатов решился на прыжок в нечто опасное и неизведанное. Он решил попробовать спастись. И, в общем, спасся.

Лев Лосев:

Я уехал в Америку раньше Сережи, и в этот период, когда я уже был там, а он еще здесь, мы очень активно переписывались. Помню, я должен был из города, в котором тогда жил, лететь в Нью-Йорк. На рассвете я сидел около аэропорта, сверкали самолеты в небе, проплывали лимузины, светилась реклама. Все это было мне странно и незнакомо. В тот момент мне очень захотелось кому-то про это рассказать. И вот, сидя у аэропорта на скамеечке, я написал Довлатову длинное письмо. Через некоторое время я получил от него ответ, в котором Сережа меня строго отчитывал. Писал, что эти лирические пейзажи его совершенно не интересуют. Ему нужно знать цену на куртки и спортивные сумки из кожезаменителя. Так что я, со своими лирическими излияниями, получил по носу. Довлатову вообще была свойственна некая комическая придирчивость. Иногда он ее разыгрывал — это был один из его излюбленных актерских приемов. Впрочем, и литературных тоже.