Довженко

Природу, на фоне которой должно было происходить действие фильма, Довженко выбирал точно так же, как строил эпизоды сценария: пейзаж должен был подчиняться главному замыслу и создавать настроение, какого в данном месте добивался художник. Можно сказать, что в «Щорсе» пейзаж, как по нотам, входил в написанную автором партитуру многоголосого хора и вел в этом хоре свою самостоятельную сложную партию. Именно так звучали голоса снежной зимы или заколосившегося поля, задумчиво сильный голос разлившейся реки, низкие голоса соснового бора или дубовой рощи, сиротское горе-горевание цветущего сада на фоне горящих хат.

Такая партитурная точность была уже подготовлена ранними картинами Довженко. В «Щорсе» она стала настолько естественной и органичной, что совершенно слилась с действием и перестала замечаться как некая самоцель режиссера. И опять-таки — хоть порою места, выбранные для съемок, далеки были от подлинных мест, где дрались когда-то богунцы, — обстановка не вызывала у самих участников никаких сомнений и они единодушно подтверждали: «Тут оно и было».

Несоразмерное, распадающееся, диссонирующее (если только оно не преднамеренно и не на месте) всегда рождает в искусстве фальшивую ноту. Конечно, и одной только соразмерности мало для того, чтобы явилось ощущение правды и глубины. И все же эта соразмерность — живая душа искусства, его очарование, главная суть его колдовства.

Куда труднее, чем поиски натуры, оказался на этот раз подбор актеров.

На роль Щорса Довженко пригласил сперва театрального актера, который показался ему подходящим по внешности.

Начали снимать.

Сняли несколько эпизодов. Казалось, все идет хорошо. Но Довженко заторопился в Киев, чтобы поскорее проявить в лаборатории готовую пленку. Видно было, что уверенности в сделанном у него нет.

На первый просмотр проявленного материала собралась вся группа.

Работа оператора Ю. Екельчика оказалась превосходной. И уже видна была в композиции кадра, в первоначальных монтажных стыках, в напряженности снятых эпизодов мастерская рука Довженко. Ощущался размах. Ощущалась притязательность художника.

Начало всем показалось счастливым, и группа стала наперебой поздравлять режиссера.

Он не отвечал, сидел мрачный.

Потом сказал:

— Нет Щорса.

Подтвердилось то, что Довженко начал замечать еще на съемках. За внешним сходством не оказалось одухотворенности, внутреннего огня, глубинной правды большого образа. А ведь в конце концов внешнее сходство наименее важно. Тут как с пейзажем. В том настоящем лесу, где когда-то собирались партизаны из Сновска, одни деревья выросли, другие усохли. Лес проредился. Он — настоящий, но он уже непохож. А вот отысканный совсем в другом места густой лес с буреломом и молодой порослью подлеска кажется доподлинным местом партизанских сборов… Этот человек в гриме, как двойник, похож на фотографию Щорса, Но ведь и на фотографии не сохранилась живая страсть; погасла отраженная игра ума, работа мысли, которая, по свидетельствам друзей, так отличала жрвого Щорса.

Когда С. Эйзенштейн снимал фильм «Октябрь», он тоже пригласил на роль Ленина исполнителя по принципу внешнего сходства.

Сходство в самом деле было идеальным, но потом об этом сердито говорил Маяковский:

— Разве может быть Ленин — без мысли?!

То же произошло со Щорсом.

Нужно было переснимать все сделанное, начинать сначала.

Довженко отыскал и пригласил другого актера.

И опять после просмотра вновь снятого материала — те же горькие слова:

— А Щорса все-таки нет.

Довженко решил пойти на риск и поручил главную роль совсем молодому, еще неизвестному артисту Евгению Самойлову. И тут вдруг старательность уступила место взволнованным нервным поискам, внешнее сходство дополнилось щедрым богатством внутреннего содержания. Правдоподобие образа превратилось, наконец, в достоверную, неоспоримую правду.

На этот раз Довженко остался доволен.

Думая о Щорсе, представляя себе, каким он был. и какие мысли воспитали в нем высокое гражданское сознание и вдохновили на подвиг, Довженко отдавал ему свои собственные юношеские мечты. Ведь они были почти ровесниками (Довженко — на год старше), почти земляками (оба с Черниговщины) — значит, в те годы и задумывались они, наверно, об одном и том же.

Так вошел в сценарий вопрос одного из бойцов и ответ Щорса:

— Товарищ начдив, а правда, что после войны вы хотите всю землю засадить садами?

— Правда. Вообще, я думаю, будет совершенно другая жизнь, совершенно другая. А почему весь земной шар действительно не превратить в сад? Это так просто.

Ответ сопровождается авторским замечанием: «Сказал и задумался».

Самойлов оказался первым из исполнителен роли Щорса, который сумел «задуматься». И притом задуматься так, что ему можно было поверить: он сам сажал сады на земле и потому вправе сказать, что это просто: стоит только очень захотеть самому и суметь заразить этим своим желанием других людей.

Зато Боженко (артист Г. Скуратов) сразу оказался на месте.