Довженко

Киевские беседы со щорсовцами ободрили Довженко. Он услыхал: «Так и было», — и убедился в том, что ему удалось самое трудное. В малом количестве написанных им батальных сцен материал приобрел такую необычную плотность, что его с лихвой достало, чтобы насытить собою атмосферу всего сценария. Даже и те сцены, где действие не происходило непосредственно на поле сражения, оказались проникнуты духом боя и победы, страстью революционной битвы.

Но с началом съемок наступало время новых волнений.

Писатель за своим рабочим столом — сам за себя в ответе.

Режиссер должен решать свои задачи вместе со многими другими людьми — с композитором и художником, с операторами и актерами. С солдатами, участвующими в массовых съемках. С администраторами, для которых работа над фильмом — производство, а не искусство.

Этот новый, сложный период начинался для Довженко трудно.

Долго выбирались места для съемок. С насиженными, привычными Яреськами, где все было так обжито и близко, пришлось на этот раз попрощаться. И впоследствии Довженко больше никогда уже не пришлось ничего снимать в дорогих ему Яреськах. Щорс собирал своих партизан в черниговских лесах. Мягкий открытый пейзаж Полтавщины не похож был на те места. Подходящую натуру Довженко искал даже под Москвой — поближе к съемочной базе Потылихи — и потом с удовольствием вспоминал об этих поисках и о том, что способны они дать художнику, умеющему смотреть на мир любопытным пристальным взглядом.

— Я никогда не забуду одной своей поездки в Тарусу при выборе натуры для кинофильма «Щорс». Это было в июне. Мы ехали по перелескам, лугам, по проселкам лесным…

Мы пробыли в машине двадцать три часа — ранним утром, днем, вечером, ночью — и на рассвете возвратились. И мои художники и помощники долго потом вспоминали об этой поездке. Они говорили, что как бы заново родились в этот день: перед ними вдруг — в разное время, в разные прекрасные моменты — раскрылся богатейший мир, мир прекрасный, бесконечный, изменяющийся, таящий сложнейшие возможности для разных ассоциативных представлений, творческой мысли.

«Мы не видели раньше этого мира, — говорили они, — мы на него смотрели, но не видели его».

— Что же происходило? Не происходило ничего сложного: кинематографисты старого, черно-белого мира поехали в мир, где им было приказано каждую минуту видеть этот мир цветным…

По этим последним словам можно предположить, что Довженко поначалу собирался снимать «Щорса» в цвете, но затем отказался от этой мысли — скорее всего из-за несовершенства тогдашнего цветного кино.

Он продолжал вспоминать поездку в Тарусу:

— Было какое-то невероятное количество оттенков зеленых злаков на полях, огромное количество оттенков зеленого в лесах, дул легкий ветерок, верба переворачивала свои серебристые листочки, небо было голубое, с высоко стоящими облаками, а когда мы подъехали к кургану, горизонт приблизился, и тогда мы увидели поразительную картину гармонии и движения. Двигался мир, двигались облака, двигались наша мысль, чувства и прочее. Люди пребывали в состоянии восторга. Потом стало заходить солнце. Все предметы утрачивали свои ясные очертания. Наконец мы полностью окунулись в массу великолепных оттенков и нежных силуэтов на фоне подмосковного светлого летнего неба. Какая-то пара шла перед нами по обочине, мелькали деревни, и мы говорили: «Вот бы перенести на экран всю красоту видимого мира! Если осветить это благородством человеческих поступков, то в таком сочетании насколько человек, его действия, его общество, задачи общества — насколько они вырастают, приобретают звучание и как это будет прекрасно!»

На первый взгляд эти эмоции, связанные с поисками съемочной площадки и так живо сохранившиеся в памяти Довженко на долгие годы как одно из не очень многочисленных счастливых его воспоминаний, никак не связаны с темой и материалом фильма о «Щорсе». Но зато они красноречиво свидетельствуют о том главном, что владело художником во всех его зрелых работах и определяло его отношение и предмету искусства вообще, в том числе и отношение К работе над «Щорсом». Речь идет о свойственном Довженко чрезвычайно остром ощущении гармонии окружающего мира. Ничто не ранило его так больно, как нарушение этой гармонии. О том же говорит и его постоянное увлечение градостроительными планами и любовно продуманный уже в пятидесятых годах проект оформления берегов Каховского моря и выходящих из него каналов. И всякий раз, когда ему выпадала возможность войти в соприкосновение с гармоническим миром, погрузиться в него, он испытывал самое полное чувство счастья.

Вспомнив о давнишней подмосковной поездке, Александр Петрович связал ее с работой над «Щорсом», хотя нужный пейзаж как раз и не был тогда обнаружен. Съемки происходили потом в других местах.

— Я думаю, что мы не перенесли на экран и десяти процентов виденного, — сказал Довженко, — но не подлежит никакому сомнению, что тот заряд, который мы получили в этот день, остался в сознании группы, и под это ощущение я старался подогнать, насколько позволяли обстоятельства, картину[72].