Довженко

— А я должен был сказать, — хитро усмехнувшись, сообщил студентам Довженко, — что абсолютно ни одного эпизода точного нет. Я все выдумал.

Консультанты отказались верить. Им уже казалось, что они сами помнят все то, о чем рассказал им сценарий…

Александр Петрович стал говорить студентам, как смешивались краски на его палитре, как к рассказам, воспоминаниям, стенограммам, составившим содержание тридцати восьми папок, лежавших на его столе, когда он принимался за сценарий, присоединялись его собственные наблюдения, воспоминания детства, размышления о человеческих характерах.

Как появлялась, например, свадьба?

Кто-то из богунцев вспомнил в беседе с режиссером, как угодили они между боями в каком-то селе на свадьбу. Но рассказанное стало для Довженко не готовым эпизодом картины, а лишь поводом для размышлений о композиции вещи, о ее ритме. Эпизод же сложился не по услышанному рассказу, а совершенно иначе.

— Когда я был мальчиком, — вспоминал Довженко в той же беседе со студентами 6 ноября 1949 года, — мне пришлось быть шафером на свадьбе у двоюродной сестры. Я вспоминаю свою юность, детство; вспоминаю, как выходили замуж. Свадьбы справлялись только зимой, и это всегда было красивое зрелище. Девчата надевали венки с цветами, массу лент, целый день ходили по улицам, пели, каждому встречному нужно было поклониться в ноги и от имени родичей попросить его прийти на свадьбу. Свадьба всегда связана с зимой, с весельем, пеньем, с целым поэтическим комплексом. И вот я начинаю протаскивать в картину какие-то элементы личных детских поэтических ощущений. Ведь революция — это радость, а в картине нужно делать много боев. Значит, нужно ввести в бои что-то такое, что сделает их радостными. Поэтому у меня в бой вплетается свадьба…

Он вспомнил:

— Кстати сказать, я получил четыре письма, в которых родители Савки Трояна, его сестры, братья, тетки и дядьки просят меня сообщить, где находится Савка, потому что они с 1919 года ничего о нем не знают. А я Савку выдумал. Никакого Савки Трояна не было.

И Довженко стал рассказывать, как возникал у него этот образ:

— Каков Савка Троян? Здоровый человек, молодой, непосредственный, храбрый. Он В упоении битвы, он в упоении победы охрип. Потерял голос от криков «ура», от движения и т. д. А в сильных людях иногда просыпается нежность, как будто они становятся маленькими. И Савка Троян стал вдруг нежным. Вообще физически здоровые, большие люди в большинстве случаев добрые и мягкие…

Откуда я выдумал Савку? У меня был сосед один — Платон. Летом я спал в сарае из лозы. Этот Платон, когда возвращался домой ночью, часов в двенадцать, в час, то шел хотя и один, но не был одинок. Он напевал, танцевал. Я его использовал уже в «Земле» и перенес сюда. Я взял его веселость, непосредственность, юмор. Таким образом, я списывал из воспоминаний о чем-то реальном, откладывавшемся в моем сознании…

Главную же свою мысль, которой хотел он поделиться с будущими режиссерами в этой беседе, Александр Петрович изложил так:

— Я применял метод не арифметического сложения каких-то разбросанных элементов, а некое другое математическое действие — я извлекал из материалов кубические корни соответственно теме. С точки зрения сценарного и режиссерского искусства это для нас самый главный вопрос.

Поиски ритма, стремление придать своему будущему фильму полифоническое звучание заставляли Довженко-сценариста отбирать эпизоды очень тщательно. В результате батальных сцен осталось совсем немного. В самом начале показан бой в селе Воробьевке. Затем коротко дан стремительный эпизод боя за Чернигов, предваренный подлинными словами Щорса: «Чернигов надо взять быстро и весело». И наконец, взятие Бердичева показано тоже очень лаконично: шесть предельно сжатых набросков, как бы мгновенно высвеченных из общей картины сражения, завершаются сценой, где Щорс после боя диктует штабному писарю письмо к жене. Из его слов зритель и узнает обо всем, что осталось за кадром: «Петлюра бросил на меня все. Бой продолжался девять дней. К концу боя у меня осталось в живых сто семьдесят пять человек и три орудия. Но я был глубоко уверен в победе и победил его…»

Но ведь в собранных для Довженко воспоминаниях ветеранов подробности жарких схваток с врагами преобладают над всем остальным, о чем они говорили. Именно эти подробности казались рассказчику самыми важными. Они оставались в его памяти на всю его жизнь, и об этом он спешил рассказать прежде всего, не упуская мельчайших деталей.

Обходя почти все эти детали, сценарист волновался.

Сумеет ли он объяснить, почему его повесть о войне могла и должна была оказаться повестью почти без баталий?

Однако объяснять ничего не понадобилось.