Дождь-городок

Вика откинула одеяло и села на кровати, положив подбородок на колени, прикрытые длинной ночной рубашкой.

— Не знаю, Коленька, не знаю, не знаю. Не выношу хрякиных и троицких, а сказать «воюй с ними» не могу. Ведь они тебя топтать начнут.

— Так уж и топтать!

— Разве Светку не топчут?

— Потому что вы все им помогаете!

— Ты обиделся и на меня?

— Нет, я знал, что ты не станешь выступать.

— Откуда ты знал?

— Знал.

— Ты так хорошо меня знаешь? А можно узнать, что ты знаешь? И вообще, что ты обо мне думаешь? Может быть, ты меня за последнюю дрянь считаешь? Так зачем ты ходишь ко мне? Или ты в этой комнате свои принципы вместе со штанами на спинку стула вешаешь?

— Вика?

— Что — Вика?

— Это несправедливо.

— А я не знаю, что справедливо, а что нет! И ты не знаешь. Ты хотел сегодня быть честным. Ну и что? Чего ты добился? Только одного: раньше щелкали Светку, а теперь и тебе перепадет. Вот и все! И не утешайся тем, что тебя подвел Андрей, или я, или еще кто-нибудь. И не обвиняй нас и не срывай на нас злость.

— Но ведь вы могли поддержать меня? — спросил я тихо, без запальчивости, и этот тон подействовал на нее. Вика тоже успокоилась.

— Я просто не верю, что могу помочь Светлане или тебе. Я знаю, ты не согласишься со мной, но мне все чаще кажется, что мы глубоко заблуждаемся, когда считаем себя хозяевами своих поступков, когда думаем, что от нас что-то зависит. Мы просто выдумываем себя, а на самом деле, как марионетки на веревочке, всего лишь выполняем написанные уже роли. Не знаю кем. Может быть, тем мальчиком… Но как только мы начинаем дергаться не туда, нас выбрасывают, как сломавшуюся игрушку. И тебя выбросят. Правда, пока тебе не страшно. Чем ты рискуешь в этой дыре? Уедешь — и все. Но если ты всегда будешь таким, как сейчас, тогда я не знаю…

— Я тоже не знаю, каким я буду, но твоя теория мне не подходит. Сегодня я себя сам дергал за веревочку. Да и ты свою сама придерживала.

— Если хочешь знать, придерживать было умнее.

— Да я не осуждаю тебя…

— А я не оправдываюсь. Ты только должен знать: если бы мы подняли вокруг Светланы слишком много шума, это могло ей повредить.

— Послушай, Вика, ты уже второй раз намекаешь…

— Ни на что я не намекаю. Просто Андрей — человек легкоуязвимый. Он был в плену.

— В плену?

— Да, в плену!

— Ну и что из этого?

— А ты разве не слышал, «откуда такой нехороший душок»?

— Значит, он себя скомпрометировал?

— «Скомпрометировал»! Он два раза бежал, воевал в партизанском отряде во Франции и даже орденом награжден.

— И Троицкому этого мало?

— Вполне достаточно, чтобы всегда заткнуть рот и Ступаку и его жене.

— Да что же он ему может сделать?

— Сказать про «нехороший душок».

— Ну и пусть говорит. Вернее, кто ему дал право так говорить?

— Ты все-таки очень наивный, Коля.

— Ты думаешь, что у Ступака могут быть неприятности?

— У него их было уже так много, что он не хочет новых. В конце концов у них ребенок.

— Да… Теперь понятнее. Хотя и не верится до конца. Ну, подумай, разве не нелепо все это? Директор, знающий, опытный педагог, Тарас Федорович, наверно, совсем не злой человек, Прасковья вздорная, но искренняя грубиянка — все они давят на учителя, который хочет только одного: быть честным в своей работе, толкают его на обман, а когда этот учитель не может обманывать, набрасываются на него и рвут ему нервы! И из-за чего? Из-за каких-то ничтожных процентов, из-за того, чтобы в областном списке наша школа стояла на пару строчек выше!.. Не понимаю!

— Тебе мешают красивые слова, которых ты понаслушался в университете.

— Я повторяю эти слова ученикам. И верю, что это правильные слова.

— Только подлецы повторяют их не реже, чем ты. И им они приносят больше пользы.

— Нет, мне они пользы приносят больше, потому что я верю в них. А если не верить в лучшее, то во что же тогда верить?

— Я верю в себя, Коля. Потому что я знаю: это единственный человек, который не сделает мне больно. Остальных я боюсь.

— И меня боишься?

— Сейчас нет. Но не обольщайся. Каждому положено на роду сделать больно ближнему. Будь уверен, придет и твоя очередь.

— Кое-кому я бы сделал это с удовольствием.

— Я о другом… Может быть, придется ранить того, кого любишь. Кто знает.

— Да ты ничего не знаешь. Ты повторяешь это достаточно часто, и я уже уяснил это.

— Нет, кое-что я все-таки знаю. Сказать?

— Скажи.

— Я знаю, что сегодня мы напрасно пререкаемся. И когда-нибудь тебе будет досадно, что ты целый час обсуждал со мной мировые проблемы. — Она наклонилась ко мне: — Коленька, мальчик, может быть, ты завтра решишь все эти вопросы? Ведь их так много…

В эту ночь Вика была со мной особенно нежной, как будто хотела, чтобы я раз и навсегда забыл обо всех неприятностях. Я пробыл у нее дольше, чем обычно. Где-то в конце ночи, когда за окном, прочищая заспанные глотки, хрипло заорали петухи, она спросила:

— Хочешь пить? У хозяйки есть взвар холодный-холодный, кисло-сладкий.

И, соскочив с постели, босиком побежала к буфету за чашкой.