Дождь-городок

Обратно я шагал, не попадая на шпалы и не замечая под ногами щебенки. Сто раз я слышал о воюющих с «несправедливыми» учителями родителях, и они всегда представлялись мне юмористическими, опереточными персонажами. Вот тебе и оперетта!

На станции попыхивали белым паром локомотивы. У перрона стоял пассажирский поезд, и люди, накинув на плечи пальто и платки, бегали в открытые двери ресторанного буфета.

Вокзальный динамик ревел голосом, вовсе не похожим на голос Шульженко:

О любви не говори,
О ней все сказано…

Потом голос переходил в хрип, а из хрипа уже появлялась последняя строчка:

…а молчать не в силах — пой!

Наверно, мне следовало спеть… Но пришлось не петь, а докладывать директору. Тарас почувствовал, что история не закончилась, и сбыл меня с рук.

— Расскажите обо всем Борису Матвеевичу.

Вот я и рассказывал.

Это был первый наш разговор после педсовета, но я не вспоминал о педсовете. «Каким бы ни был Троицкий, — думал я, — он прежде всего учитель, проработавший в школе не один десяток лет, а значит, человек, который должен понять и поддержать меня хотя бы из корпоративной солидарности. Ведь речь шла о чести школы».

Директор выслушал меня внимательно, время от времени пожевывая тонкими губами и постукивая пальцами по ручкам своего завитушчатого кресла времен коронных гетманов. Когда я кончил, он сочувственно развел руками. Слегка, не театрально, а сдержанно, так, как и нужно было.

— Педагогический труд, Николай Сергеевич, это не широкая столбовая дорога. Шипов нам достается больше, чем роз. С людьми имеем дело, а люди — самый сложный из механизмов. Поэтому главное в нашей работе — больше самокритики, меньше самоуверенности.

— Вы считаете, что это правило относится и к данному случаю?

— Относится самым прямым образом. Немножко дров вы накололи, Николай Сергеевич… Немножко…

— Я наколол?

— Вы, конечно, вы. Я-то вас понимаю и верю всему, что вы рассказали. Но ведь может быть и другая точка зрения. Вы сами говорите, губа-то вспухла. Солдат ваш несомненно погорячился.

— Правильно сделал!

— Почему правильно? Кажется, в случае с Еремеевым вы не одобряли кулачной расправы? Драться вообще скверно, к тому же, как все произошло, вы не знаете, даже с самим солдатом не говорили.

— Зато я знаю Бандуру.

— Что же вы о нем знаете плохого? Учится он вполне прилично, играет в самодеятельности на аккордеоне, столкновений у вас с ним не было…

— Я ему в глаза смотрел.

Троицкий улыбнулся снисходительно:

— Эх, молодость, молодость… «В глаза смотрел»! — Он вышел из-за стола и положил мне руку на плечо: — А Светлане Васильевне вы тоже в глаза смотрели? — И тут же глянул на часы: — У вас, кажется, сейчас урок? Вот и пойдемте вместе. У меня как раз свободный час.

Раньше он всегда предупреждал заранее, когда собирался на урок, но, в конце концов, это право директора. Да и чего было бояться? Материал я знал, а дисциплина при начальстве только лучше бывает. По пути в учительскую я думал не об этой неожиданной проверке. Я вспомнил слова Троицкого о Светлане. Что он, собственно, хотел сказать? Просто к слову пришлось или со смыслом? Да нет, какой там может быть смысл! И вспомнил: «Светка тебе нравится». Неужели в моем отношении к Светлане есть что-то заметное, необычное? Ну, Вика — женщина, Вика — другое дело. А Троицкий? Неужели намекал? Нет, это уж слишком! Не может быть…

Я потянул из шкафчика журнал, но ошибся.

— Это мой, Николай Сергеевич…

Говорила Светлана.

— Простите.

Я отдал ей журнал. Звонок уже отзвенел, и мы были последними в учительской.

— Почему вы не зайдете? Я так ждала вас после педсовета… И Андрей тоже…

— Спасибо. Приду обязательно, сегодня приду…

Коридор тоже был пуст. Только Троицкий стоял у дверей моего класса.

Урок, по-моему, прошел неплохо, во всяком случае не хуже, чем те, на которых бывали раньше директор и Тарас. Но Троицкий сидел, как сфинкс, и по выражению лица невозможно было судить о его впечатлении. Впрочем, меня не так уже занимало, что он думает об уроке. «Намекал или не намекал? — вот что крутилось у меня в голове. — Нет, конечно, нет. Просто старческая болтовня. Иначе это было бы слишком грязно».

— Что ж, Николай Сергеевич, может быть, сразу поговорим, так сказать, по горячим следам?

Я вспомнил его первое посещение. Я дрожал тогда, как осиновый лист, а Троицкий спокойно распрощался со мной после урока и промариновал до следующего дня. Зато на другой день похвалил, сказал: «С большим удовольствием посетил ваш урок. Вижу, что смена нам, старикам, идет достойная». С тех пор прошла целая четверть. Кое-что я успел и приобрести за это время. Что же он скажет мне теперь?

— Я не впервые присутствую на ваших уроках, Николай Сергеевич, и, думаю, пришло время говорить с вами без скидок, со всей требовательностью, не как с новичком, а как с полноправным членом нашего педагогического коллектива.

Вступление было многозначительным.