Дождь идет

Отец поднял трость, как бы показывая на любопытную деталь пейзажа, но указывал он на окно полумесяцем Рамбюров, завешенное розовым лоскутом, должно быть отслужившей свой век нижней юбкой.

Появились другие гуляющие, якобы направляясь к оркестровой раковине, люди не из нашего квартала, и если они не знали, где окно Рамбюров, то спрашивали у тех, кто знал. Все принарядились по-воскресному. Дети семенили впереди, в вязаных шерстяных перчатках руки у них выглядели неуклюже большими.

Хохоча и подталкивая друг дружку, из-за угла высыпала ватага молодых ребят с красными целлулоидными цветками в петлицах. Они долго стояли на площади, подняли страшный шум и гам и вдруг, засунув пальцы в рот, пронзительно засвистели.

К ним подошел полицейский, что-то сказал. Они неохотно ушли, то и дело оглядываясь.

- Скажи, Андре, я насчет дома...

Ну конечно, тетя. В конце концов пошли за ее плетеным креслом, чтобы она хоть сидела на месте.

И вдруг где-то за нами, со стороны бульвара Республики, - внезапный и сотрясающий воздух, как громовой раскат, воинственный зов фанфары.

Мы переглянулись. Я и сейчас помню удивленный взгляд матушки. Я бросился было на улицу посмотреть.

- Не ходи! - приказал отец. И объяснил матушке и тете: - Это манифестация в защиту забастовок. В газете об этом писали... Они на улице продают значки... Я думал, полиция запретила демонстрацию.

И последнее воспоминание об этом воскресенье: наш старик Урбен, шатаясь и описывая зигзаги, пересекает под вечер площадь, останавливается, бессмысленно-тупо озирается и, сам с собой разговаривая, бредет дальше.

Он, видимо, сразу же лег, потому что не явился к ужину со своим котелком.

А на следующее утро снова лил дождь, правда, не такой беспросветно черный, он налетал порывами, шквалами, между которыми случались и белесо-серые, знобкие антракты.

Каждый день тетя читала мне вслух газету, читала нарочно, наблюдая исподтишка, какое это производит на меня впечатление; она напирала на отдельные фразы, перечитывала их по два и по три раза, после чего окидывала взглядом по-прежнему занавешенное бледно-розовым окошко Рамбюров.

- "Полиция получает отовсюду сведения об анархисте Гастоне Рамбюре. Кольцо сжимается, преступнику недолго оставаться на свободе.

Конечно, среди поступающих сведений есть немало ошибочных и даже просто придуманных. Если одни, сообщая, будто видели Рамбюра в самых различных местах одновременно - в Марселе, Лилле, Бордо, даже в крохотной деревушке в Савое, - искренне заблуждались, то другие, давая волю своей безудержной фантазии, лишь усложняли задачу полиции.

Тем не менее уже сейчас кое-что удалось установить. Так, например, если Рамбюр в прошлом был связан с анархистскими кругами, доказано, что в последнее время он не входил ни в какую организацию и порвал со своими прежними друзьями.

По их словам, он человек неуравновешенный, озлобленный, и они не скрывают того, что лишь скрепя сердце допустили его в свою среду.

Мы упоминали, что после двух судимостей Рамбюра лишили права жительства в столице. Некоторое время он жил в Дижоне, работая в различных кафе официантом..."

Мне было досадно до слез, что отец Альбера официант, но перед тетей Валери я и виду не подал

- Первые лодыри - официанты! - фыркнула она и повторила: - "...кафе официантом. Потом он исчез из Дижонского округа и лишь в связи с ведущимся дознанием полиция напала на его след в меблированных комнатах на улице Лепйк.

Утверждают, будто здоровье Рамбюра, который большую часть тюремного заключения провел в больнице, подточено туберкулезом. Показания хозяина меблированных комнат позволяют заключить, что он дошел до крайней степени нищеты.

По нескольку дней кряду он не вставал с постели, и неизвестно было, как и чем он питается.

Когда Рамбюр подолгу задерживал плату за комнату и хозяин грозил выкинуть его на улицу, он исчезал на день или два и возвращался с небольшой суммой, которую вносил в счет долга.

Такое жалкое существование Рамбюр влачил несколько месяцев, и полагают, что незначительные суммы, позволявшие ему продержаться, добывались мелкими кражами..."

Тетушка повторила:

- Мелкими кражами... Слышишь, Жером?.. Но его не арестовали, как не арестовывают этого подлеца Трике. А ведь он как пить дать меня бы прикончил и...

Иногда я караулил больше часа, чтобы в просвете розовой занавески уловить в полумраке хоть какое-то движение. Я даже не знал, Альбер ли это или его бабушка! В комнате было слишком темно. Что-то шевелилось - и явно что-то живое.

- "В этих условиях Рамбюр не в состоянии долго скрываться от полиции и жандармерии. Без денег, без друзей ему далеко не уйти, а если он где-то прячется, что всего вероятнее, то голод принудит его покинуть свою нору..." Слышишь, Жером?

Меня всего трясло, когда жестокосердная старуха между двумя абзацами кидала злобный взгляд на окно. Я был уверен, что Рамбюр там! Уверен с первого же дня той уверенностью, которая отметает любые доводы и которую сама очевидность поколебать не в силах.