Дождь: рассказы

Хосе Габино улыбался, довольный. Он просто лопался от гордости. Грубой ладонью погладил петушиные перья. Взял щепотку земли, не спеша, напоказ, стал оттирать петуху клюв.

— Да как сказать? Не нравятся мне теперешние бои. Хороших петухов не стало. И бои настоящие теперь редки. Да и не умеет никто выращивать петухов как следует. Лезут со своими жалкими цыплятами, а сами породистого петуха от лысухи не отличат, такие вот людишки нынче на петушиные бои ходят. Не то что прежде. Да что там!

Хосе Габино все больше воодушевлялся, входил в азарт. Крестьяне слушали, разинув рты.

— Этот петух — что! Вы бы посмотрели, какого я считаю настоящим. А этого я выбрал сегодня утром, куме несу, для ее кур. Но если бы он сгодился для боя там, на празднике, я бы не удивился. Теперь таких приносят, ноги лохматые, глядеть страшно. Ну, а я, конечно, и этого за бойцового петуха не считаю.

Он снова сунул петуха в узел. Теперь он шагал рядом с крестьянами. И думал только о бойцовых петухах и о своих познаниях.

— Я так говорю потому, что уж в петухах-то разбираюсь. Я знаете кто такой?

Крестьяне молчали, затаив дыхание.

— Сказать, кто я такой?…

Что бы им такое сказать? Хосе Габино перебирал в памяти имена специалистов по бойцовым петухам, которых знал сам или о которых слышал. Имена. Лица людей в блузах. Петухи, привязанные к колышкам. Петухи в деревянных клетках. Запах курятника.

— Я… Я был… я растил петухов генерала Портанюэло. Не слыхали о таком? Вот у кого настоящие бои бывали. Самых породистых петушков ему присылали со всех концов земли. А генерал выбирал лучших. Как сейчас его вижу. «Хосе — а я-то в этом деле мастак, — если, говорит, тебе петушок не понравится, не возьму». Ну, я смотрю, шпоры щупаю, клюв, гляжу, перья какие, потом с другим его стравливаю. А генерал рядом со мною стоит, и сразу ему понятно, что я думаю, и говорит тут же либо «к нам его», либо «прочь его».

Они шли рядом по дороге. Хосе Габино совсем разошелся, кричал, размахивал руками. Крестьяне удивлялись — что за человек чудной? Одет в грязные лохмотья, на лицо поглядеть — не то больной, не то пьяница. А петух у него такой роскошный.

— Подумать только, мне еще будут объяснять, что такое настоящий бойцовый петух. Как же, очень мне надо идти с этим петушком в Гарабиталь, чтоб их выручать, этих жалких людишек, там ведь такой народ — выпустит паршивого цыпленка, поставит двадцать песо, а сам весь трясется. Не хочу я на бои ходить. Петушков все равно выращиваю, так просто. Дарю друзьям. Нынче, я уже вам говорил, этого вот куме несу. Для ее курочек.

— Жалко ведь, — робко сказал крестьянин, несший мешок с петухом. — С таким петушком можно хорошие денежки заработать.

И оглядел Хосе Габино. Хосе тоже бросил взгляд на свои рваные, выцветшие штаны.

— А мне деньги ни к чему, понятно? Чтоб я сдох, хоть тысячу песо мне предложите, не надо мне. Разные бывают у людей привычки, вот в чем дело. Не люблю я свое богатство напоказ выставлять. Чтоб людям в нос тыкать, сколько у меня денег. Не нравится мне это. А случится, надо большой куш сразу отвалить, и я пожалуйста, я тут как тут.

Дорога огибала гору. За поворотом показался Гарабиталь. Желтели соломенные крыши, темнели черепичные, торчала грязно-белая колокольня в черных подтеках от прошедших дождей. Неподалеку, у края дороги, толпились перед соломенным навесом люди.

— Вот они бои-то, — сказал один из крестьян. — Пошли бы вы с нами, может, и надумаете своего петуха выпустить.

Только теперь Хосе Габино заметил, где очутился, вспомнил, что собирался делать. Он же шел к реке, зажарить петуха. А здесь нельзя, слишком много народу. Вернуться надо, поискать местечко поукромнее.

— Ах, черт возьми! Смотрите, до чего я заговорился, вон куда зашел. А я ведь к куме иду. Я всегда так, чуть о петухах зайдет речь, совсем голову теряю. Говорю, говорю, остановиться не могу.

— Не уходите. Пойдемте с нами. Хоть посмотрите…

«Уходи, Хосе Габино. Что тебе здесь делать? Кто поставит на твоего петуха, все же тебя знают. Только увидят его, сразу смекнут, что краденый. И обязательно выскочит откуда-нибудь мальчишка и закричит: „Хосе Габино — вор куриный!“»

— Пойдемте, — настаивал крестьянин. — Может, подвернется подходящий случай, вы и выпустите своего петуха. Стариной тряхнете.

— Вот как раз этого-то я и боюсь, понимаете ли. Я себя знаю. Как увлекусь, совсем голову теряю, себя не помню. Нет уж. Я лучше пойду.

Уже совсем близко слышались возгласы болельщиков. Они сливались в единый гул, он окутывал все вокруг, стоял в воздухе, будто столб дыма, над тесно сдвинутыми головами, над взлетающими в бурном порыве руками. Хосе Габино подходил все ближе. Узел с петухом он держал под мышкой. Рядом возник чей-то широко открытый вопящий рот:

— Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай!

Еще и еще кричащие рты, голоса, вскинутые над толпой руки.

— Десять раз по пять песо!

— Даю.

— Десять раз по пять!

— Даю.

Со всех сторон вздымались руки с вытянутыми двумя пальцами. Внизу, словно тени от ветвей, плясали, бились два окровавленных петуха.

— Рыжий берет!