Дождь: рассказы

Общая радость без слов сблизила их, сделала опять молодыми. Будто только что они встретились и мечтают о будущей жизни. Даже имена казались красивыми, было приятно повторять, просто так:

— Xесусо…

— Усебия…

Теперь время не стояло в безнадежном ожидании, оно спешило, бежало, проворное как ручеек.

Стол был уже накрыт, старик поднялся, пошел звать мальчика; тот сидел на земле неподалеку от дома, держал на ладони палочника.

— Касике, завтракать!

Мальчик не слышал; увлеченный, он внимательно разглядывал насекомое, зеленое, тонкое, как прожилка листа. Он не сводил глаз с палочника, ему казалось, что палочник растет, стал совсем большим, такого же роста, как он сам, — огромный зверь, страшный, невиданный. Палочник медленно поворачивался под монотонную песенку мальчика:

Зеленая палочка,
велико ли твое полюшко?

Насекомое мерно раздвигало передние лапки, будто и вправду хотело показать размеры своего поля. Песенка все повторялась в лад движениям лапок, палочник казался мальчику все более странным, невиданным, менялся в его воображении, становился неузнаваемым.

— Завтракать идем, Касике.

Мальчик оглянулся, поднялся, усталый, будто возвратился из дальних-дальних стран.

Вошел вслед за стариком в комнату, полную дыма. Усебия накладывала еду на исцарапанные оловянные тарелки. Посреди стола лежал белый маисовый хлеб, черствый, холодный.

Обычно Хесусо большую часть дня бродил по полям и склонам, теперь же, вопреки обыкновению, вернулся на ранчо вскоре после завтрака. Когда возвращался в привычное время, было нетрудно повторять привычные жесты, произносить привычные слова, безошибочно отыскивать то место, где и следует тебе находиться, как плоду, созревшему в свой срок. Но раннее возвращение означало неслыханный переворот всей жизни, и Хесусо вошел в дом растерянный, представляя, как изумится Усебия.

Стараясь не глядеть на нее, он прошел к гамаку, улегся. И нисколько не удивился, услышав, как она объясняет его возвращение:

— Ага! Лень одолела.

Он пытался оправдаться:

— Что там делать-то? Все высохло.

Потом Усебия сказала примирительно, даже ласково:

— Ох как дождь-то нужен. Сейчас бы ливень хороший, да подольше. Господь милосердный!

— Жар так и палит. А на небе ни облачка. Откуда ж дождю быть?

— А кабы дождь, снова можно бы посеять.

— Конечно, можно бы.

— И выручили бы больше, потому у многих все посохло.

— Конечно, больше бы выручили.

— Один бы только разочек дождик полил, сразу весь склон бы зазеленел.

— Мы бы тогда осла купили, очень нам осел нужен. А тебе бы, Усебия, платьев.

Нахлынула нежданная волна нежности, — просто чудо! — старики улыбались друг другу.

— А тебе, Хесусо, пончо купим, хорошее, шерстяное, прочное.

И оба почти одновременно:

— А Касике что?

— Поедем с ним в город, пусть сам выбирает что захочет.

Свет, что вливался в дверь дома, слабел, терял яркость, становился рассеянным, будто уже приближался вечер, на самом же деле прошло совсем немного времени после завтрака. Прохладный ветерок ворвался в душную комнату, стало легче дышать.

Старики почти не разговаривали, изредка лишь перекидывались несколькими словами, пустыми, ничего не значащими, однако постепенно росло, становилось все явственнее что-то новое, вносившее в их души покой, мир, счастливую усталость.

— Темнеет уже, — сказала Усебия, глядя на серый свет, сочившийся в дверь.

— Темнеет, — рассеянно повторил старик.

И вдруг спросил:

— А что Касике весь день делал? Наверное, на участке остался, играет со всякими зверушками. Увидит какую, сейчас остановится и разговаривать начнет, будто с человеком.

Старик замолчал надолго, медленно проплывали в сознании образы, и почему-то возникло решение:

— …так я схожу за ним.

Лениво вылез из гамака, поплелся к двери. Высохший склон был теперь не желтый, а лиловый, свет лился на него из плотных черных туч, покрывавших небо. Под резким ветром звенели сухие листья.

— Смотри-ка, Усебия! — крикнул он.

Старуха подошла к порогу, спросила:

— Касике пришел?

— Нет! Ты на небо посмотри, черное-пречерное.

— Уже сколько раз так бывало, а дождя все нет.

Она осталась стоять в дверях, Хесусо же вышел, сложил ладони рупором, закричал громко, протяжно:

— Касике! Касиииике!

Ветер подхватил крик, понес вместе с шорохом листьев, в кипении бесчисленных звуков, что пузырьками лопались над холмом. Хесусо зашагал по самой широкой дорожке участка.

Когда поворачивал, увидал краем глаза Усебию, неподвижно стояла она в дверном проеме, будто в раме; дорожка опять повернула, и больше он не видел Усебию. Сновали, шурша в опавшей листве, какие-то зверьки, лихорадочно хлопали крыльями серые голуби. Свет и воздух сочились сырой прохладой.

Сам того не замечая, старик сошел с дорожки, узкие, кривые, запутанные тропки, загадочные, темные словно манили его. Он шел то быстро, то медленно, останавливался. Мало-помалу линии расплывались, теряли четкость, все вокруг становилось серым, текучим, как вода.