Дождь тигровых орхидей

Маша не без волнения вошла в дом, забралась на высокий табурет, где не так давно Митя кормил ее консервированными персиками, и заявила Хорну, что хочет вишни и козьего молока.

– Если ты знаешь, где здесь можно раздобыть козье молоко, скажи мне, и я куплю тебе целую козу.

Его явно умилило ее желание, которое к тому же еще было высказано таким детским капризным тоном, что не могло не вызвать восхищения.

– Я очень прожорлива, забыла тебе сказать, – продолжала Маша куражиться, катая по столу зеленое яблоко; она сидела, задрав колено к подбородку, благо это позволяли короткие белые шорты, и раскачивала другой ногой, обутой в голубые теннисные туфли. – Ты меня не прокормишь.

И Хорн сразу вспомнил Геру, которой обещал вернуться к вечеру. Она все знала про Машу, но сказала Мише, что, как только они поженятся, она сразу же покончит с собой. Ситуация была одновременно и сложной и восхитительной, она только возбуждала его.

Маша сказала, что, уж так и быть, за молоком она сходит сама, а Мише поручила принести продукты из машины и приготовить что-нибудь к ужину.

Стоило ей выйти из дома, как она побежала к дубу. Записка, которую она написала еще дома, была в кармане шортов. Мити под дубом, конечно же, не оказалось. Не было его и в его саду, который Маша, насколько это возможно, обошла, рассматривая каждое дерево, каждый куст. Это означало, что он либо внутри дома, либо уехал в город. В саду на грядках возилась та самая женщина, которая целовала Митю. В траве белела ее забинтованная нога. Митин отец чистил рыбу на крыльце летней кухни. В воздухе пахло вареньем и еще чем-то необыкновенно вкусным. А вдруг это был чисто материнский поцелуй, который Маша приняла за другой?

Маша вернулась к тропинке, ведущей к дубу, и на поляне увидела старуху в капюшоне, которая пасла своих коз. Она подошла к ней, заглянула в ее загорелое до черноты морщинистое лицо с умными темными глазами и спросила, не даст ли ей она молока. Старуха привычным движением притянула к себе козу, достала из кармана черного балахона банку с жиром, смазала розовые сосцы и, взяв у Маши кувшин с широким горлом, начала доить. Белые тонкие струйки били то в кувшин, то мимо, но Маша, зачарованная этим необычным для нее зрелищем, незаметно для себя стала даже раскачиваться в такт движению старухиных рук.

– А где же тот, что все рисовал? – вдруг услышала Маша низкий слабый голос.

– Бабушка, а вы что, видели его?

– Нет, не видела.

– А вы не сможете передать ему записку, если увидите его? Это очень важно.

Старуха молча взяла записку и спрятала в карман. Маша дала ей денег и, отпив почти половину молока из кувшина, пошла назад. «Нет, он не придет. Не вспомнит».

Ее ждал накрытый стол и почти голый Миша. Он суетился вокруг блюда с осетриной, укладывая на тонкие ломтики рыбы листья петрушки.

– Зачем вам, мужчинам, такая буйная растительность на теле?

– Для тепла, – ответил Миша и, осмелев, подошел к Маше и обнял ее. Пока ее не было, он так размечтался о том, что они будут с ней делать наверху, в спальне, что возбудился и теперь страшно смущался внешнего проявления своего желания, тем более что спортивные трусы из белого шелка не скрывали ничего. – А ты долго еще будешь бояться меня? Ведь все равно это рано или поздно случится.

– Может, обойдемся платонической любовью?

– Ведь ты же сама этого хочешь.

– С чего ты взял?

Получался совершенно идиотский диалог.

– Предлагаю тебе раздеться, снять хотя бы часть одежды: майку и шорты. Для начала. Мы же должны привыкать друг к другу. Поверь, тебе будет приятно самой, ты просто не знаешь, что на подсознательном уровне ты ждешь от меня первого шага.

На подсознательном уровне Маша хотела Митю и, бросая взгляды на дверь кладовки, возбуждалась не меньше Хорна.

– …мы поужинаем и поднимемся наверх, да?

Маша покраснела и отодвинула от себя тарелку с салатом. «Начинается», – подумала она, потеряв аппетит и понимая, что эта поездка может дорого ей обойтись.

– А если я скажу «нет», тогда что ты будешь делать? Насиловать меня?

– Будем играть с тобой в карты или шахматы, если хочешь. Но что особенного в том, что мы просто полежим рядом и поласкаем друг друга. Ты же можешь представить, что я твой кот или собака, которой позволено спать в твоей постели?

И Маша, не выдержав, улыбнулась и тогда впервые подумала о том, что Хорн, в сущности, ни в чем не виноват и что он очень даже милый.

– С такой шерстью ты и вправду можешь сойти за собаку. Ладно, посмотрим, – сказала она и уже более спокойно взяла бутерброд. Она вспомнила, какая гладкая и нежная кожа у Мити была, и ей захотелось плакать.