Дождь в полынной пустоши. Часть вторая

На Ридуса снизошло. Ведь не случайно все. Не случайно. И выиграл он не от фарта, не от ума, а потому что кривомордый позволил. Мало того, подыграл ему! А на выигрыш кумовья позарились, а он их положил. Все как в игре. Дали дурочку масла полизать, затянули, да в долги вогнали. И должен он теперь не деньги, а жизнь и счет этот ему платить придется. Ой, придется.

− Я все отдам, − последняя попытка игрового дешево отделаться от будущих напастей. - Все!

Он надеялся откупиться. Шут с ним с деньгами, жизнь длинная, еще с игры подымет.

ˮА кто её длинную обещает?ˮ - спросил себя Ридус и не смог ответить. Побоялся. Не было таких обещаний.

− Не суетись. Подыши. Успокойся. Мозги включи.

Ридус соглашаясь, закивал. Так и сделает.

− Отлично, − унгриец носком сапога катнул игровому голову Воробья. - Покойников отыграешь. Я научу.

ˮТеперь мне точно каюкˮ − тряслись внутренности и дергало на шее жилу у Ридуса.

Он дотащился до дверей собственного дома. Идти-то всего ничего. Дрожащими руками справился с замком и секреткой. Запнулся о низкий порожек и вошел. Вслушался в темноту и не услышал. Ни скрипа старых балок, ни надоедливого пеликанья сверчка, ни царапанья веток по ставням. Стоял, подперев дверь спиной. По-собачьи задрав голову. Но над ним не небо, а потолок и надсадный вой не услышат.

3. День Святой Иоллии (5 октября)

,,...Когда требуется результат, оставь угрызения совести и моральные терзания другим. Сам же действуй....ˮ

В последние дни архиерей монастыря Святых Хрисса и Фриды, находился на пределе жизненных и душевных сил, безвылазно прибывая на монастырском подворье. В бытность иноком обители в Бро, довелось ему посетить тамошнюю прославленную на весь Фриуль ярмарку. Ныне в его кормлении суеты, шуму, гаму и колготни едва ли меньше. Шагу не ступить наткнешься на тележку с известью, бочку с песком, штабель досок, кучу осинового и березового горбыля, отвал мелкой щебенки или укладку бутового камня. Повсюду мельтешат мастеровые, пилят-стружат дерево, копают отмерянные и отмеченные колышками и веревками ровки и ямины. Чуть зазеваешься, затолкают, измажут, обложат матерно и бесстыдно, без всякого уважения к сану и возрасту. И управы на охальников не найдешь. Кому на них жалобиться? Уж не артельному ли голове, поставленному владыкой над строительным хаосом? И слушать не станет. Ему иных забот полно.

Крепкий, хромый на правую ногу мужик, очень не по сердцу архиерею. Служб не признает ни малых, ни больших, ни праздничных, ни будних, ни утренних, ни дневных, ни вечерних. Паскудит рот сквернословием и в божбе усердствует. Троеперстие накладывает, кривоногий бес - прости Господи! без должного благоговения. Выгнал бы песье семя, да не властен. А и власть имея, терпеть пришлось бы мастерового.

Согласуясь со старыми планами, разысканными в монастырской библиотеке, вскрыли грунт и обследовали древний фундамент. Не передоверив никому, артельный голова придирчиво обстучал дубовым молотком бутовые плиты. Признал за лучшее укрепить работу предшественников. Часть верхних слоев подняли, щебнем заполнить обнаруженные пустоты. Готовить раствор, жгли в печах известь, тут же гасили в огромных чанах, мешали с песком. Каждый заново уложенный слой трамбовали тяжелой, на десятерых, колотушкой. Заливали приготовленной смесью, дренажили не допустить пороков. Работали артельные дружно, что мураши, не ленились. Поднявшись спозаранку, не разгибали спин до самого темна.

Пока одни возись с фундаментом, другие при помощи кирок, ломов и веревок разбирали ганах. Годный камень складывали отдельно, похуже − дробили, подмешать в раствор для прочности. Вековую святыню − клепало уронили в грязь. Монахи возроптали кощунству и под истовую молитву и скорбные причитания, перенесли реликвию в киновий, укутали в покрова, окружили свечами.

Брат Килиан изгнанный с обжитого места, плакался и прятался в разваленной воскобойне.

− Злое затеяли! Злое! - кричал он на строителей, потрясая худыми кулачками. Ни еда, ни вода, ни приглашение к теплому ночлегу не подкупали скудоумного.

− Умереть хочу! Дозволь! - кидался безумец в ноги Васпиниану.

− Окстись, человече! Чего просишь?

− Смерти прошу! Смерти! Откроюсь тебе, дозволь только.

− В Царствие Небесное восхотел? - злился архиерей и больно хлестал беднягу по впалым щекам ввести в разум.

− Боюсь я, − заливался горючей слезой Килиан, обнимая колени и припадая ликом к архиерейским стопам.

Васпиниану и самому порой делалось боязно. Не подворье, а воинский табор. Горят костры, готовят еду, тут же греют воду стирать тряпье, носятся ребятишки, толкутся бабы. Кто за куском, кто за лаской. Архиерей на безобразия закрывал глаза.

ˮОтмолю,ˮ − обещал он себе, братии и богу. В первую очередь себе. Исполнение обещания не откладывал, вставал первым, ложился последним, молился истово, с мирской потаенной надеждой оставить потомкам память добрую и долгую. Не одним из многих, но великим деянием время поправшим.

Кроме переделки и укрепления древнего фундамента под будущую гордость и красу монастыря и разборки ганаха, ломали скрипторий.