Читаем Дождь в разрезе полностью

Дождь в разрезе

То, что у Пурина герой представляет, как будет сражаться с неверными под зеленым знаменем, а у Датешидзе — «в составе бригады шахидов взрывать дома», не представляет, с точки зрения литературного приема, существенной разницы. В обоих случаях речь идет о маске шахида, противопоставленной унылым маскам повседневности. Правда, отношение у поэтов к этой ориентальной маске настороженное, опасливое. Чего стоит хотя бы «сочащаяся ядом» арабская вязь, словно процарапанная ножичком на стволе пушкинского Анчара…

Однако и у Пурина, и у Датешидзе тема терроризма присутствует скорее на уровне отражения. Стихотворение Александра Кушнера, написанное в том же ориентально-травестийном ключе, представляет собой уже вполне определенное высказывание[177].

Две тысячи сто сорок пятый год.Поэт Бен Ладен и Саддам-философСидят в кафе и ждут, что подойдётГарсон. Гарсон подходит. Бледно-розовВ Парибагдаде майский вечерок.

— Взгляни, Бен Ладен, на его рубахуС арабской вязью!Кофе нам и сок.Скажи, гарсон, молился ты Аллаху?— Молился утром, в полдень и сейчасПойду в мечеть, чуть позже, на закате.— Отлично, мальчик!Думаю, что нас

Он не читал. Как все, чуть-чуть фанатик.А мне, Бен Ладен, местный фанатизмНевмоготу — такое настроенье.— Ты прав, Саддам. И в этом — драматизмПоследних лет. — Прочти стихотворенье.

Редкий для Кушнера случай игрового стихотворения. Бен Ладен и Саддам в неком отдаленном будущем (стихотворение называется «2145-й»). Даже не они, а их тезки-однофамильцы. Они, возможно, и не арабы (трудно представить, чтобы арабы о надписи на родном языке говорили как об «арабской вязи»). И, возможно, и не мусульмане: вопрос «молился ты Аллаху?» в разговоре мусульман достаточно странен (кому ж еще молиться?). А очевидные русизмы — «вечерок», «рубаха» — уже не оставляют никаких сомнений в травестийном характере всей сцены.

Этот ориентальный маскарад оттеняет главный посыл стихотворения: «А мне, Бен Ладен, местный фанатизм / невмоготу». Терроризм напрямую не назван, но его исток точно, лаконично определен: местный фанатизм. Фанатизм провинциалов. Фанатизм «не читающих» («…нас / Он не читал»). Терроризм оказывается не просто «ложной, но целью», а уделом чего-то ограниченного, недалекого.

Кстати, именно так, по воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, относился к терроризму Осип Мандельштам:

Все виды террора были неприемлемы для Мандельштама. Убийцу Урицкого, Каннегисера, Мандельштам встречал в «Бродячей собаке». Я спросила про него. Мандельштам ответил сдержанно и прибавил: «Кто поставил его судьей?» <…> Мандельштам покупал и просматривал издания Центроархива, и среди них было много книг с делами террористов. О казненных говорить плохо он не стал бы, но его всегда удивляла скудость и ограниченность этих людей[178].

Неудивительно, что поэзии Мандельштама эта тема оказалась чужда.

Иную интерпретацию терроризма можно обнаружить еще у Дмитрия А. Пригова («Милицанер вот террориста встретил…»)[179].

Милицанер вот террориста встретилИ говорит ему: Ты террористДисгармоничный духом анархистА я есть правильность на этом свете

А террорист: Но волю я люблюОна тебе — не местная свободаУйди, не стой у столбового входаНе посмотрю что вооружен — убью!Милицанер же отвечал как властьИмущий: Ты убить меня не можешьПлоть поразишь, порвёшь мундир и кожуНо образ мой мощней, чем твоя страсть.

В одном из интервью Пригов дал и свое определение терроризма:

Перейти на страницу: