Дождь в разрезе

Улицы — знакомые. Но чужие, как будто под водой. Или — действительно под водой? Снег на них сыплет (закутаться теплее)… или это цветение… или, постойте: вон уже спелое яблоко висит?

Назвать — значит узнать.

Скупость эпитетов, минимализм в лексике, метафорах — похоже, именно от этой неуверенности в узнавании. Поэзия Науменко — парадоксальная, глубокая — возникает, похоже, из страха ткнуть пальцем не туда, увидеть не так, вообще не увидеть.

Не случайно «зренье» у Науменко рифмуется с «везеньем». «Гений зрения, не покидай. / Это „серая“ ветка…»

Гений зрения, грозящий улизнуть.

Появляется в двух-трех стихах и муза: редкая птица в современной лирике.

То, что мы не сумели, про то не сказали.
А тяжёлая муза со свитком в руке
Стала мутной звездой подмосковной печали
И мелькает, мельчает, двоится в реке.

Кажется, эта верность классическому словарю — с гениями, музами и звездами — от той же неуверенности называния (не узнавания). С ними, наверное, надежнее.

Но ярче и сильнее стихи там, где поэт не полагается на этот обжитый словарь, когда решается увидеть всю фантасмагорию мира — как она есть:

Север по-прежнему гол, никуда не пригоден,
путь до того развезло, что ни барин не едет,
ни крокодил не бежит,
рыба на дрожках не скачет…

Или:

Семёнов не пишет давно
Семёнов наш Рембо
и музыка Глюка
танцует и падает
приветствуя его
где рабочие этих мест
филомелы пустых небес?
на вокзале верней всего —
свист используют как насест…

Чем случайней, тем вернее. Гений обычного зрения покидает — приходит гений видения. «И ходят ноты вверх ногами, / Чтоб голос яви подстеречь», как писал другой сибирско-московский поэт, Леонид Мартынов. Крокодилы в снегу; хвойные водоросли; поэты-филомелы, использующие паровозный свист для гнездования… И юноша в пальто (не по сезону), вглядывающийся во все это, узнающий, не узнающий, трясущийся куда-то по бесконечной «серой» ветке…

Иван Волков. Стихи для бедных. М.: Воймега, 2011. — 62 с. Тираж 500 экз.

У Ивана Волкова вектор движения противоположный: родился в Москве, окончил Литинститут, получал литпремии, устраивал литмероприятия. В чем-то перехваленный, в чем-то недооцененный; ныне — житель Костромы. «Работает тренером по шахматам в ДЮСШ», как сообщает аннотация. На обложке — лежит на серой траве с сигареткой в зубах. Поглядывает сквозь прищур на читателя.

У Волкова — замечательный взгляд мастерового.

Там, где у других тоска-уныние, Волков просчитывает, присматривается, примеривается.

Вот если б я на самом деле
(Клинически) сошел с ума,
Мне распахнули бы постели
Блатные жёлтые дома.
Мои друзья нашли бы средства
На первый мой лечебный год,
Я стал бы жить из смерти в детство
И видеть мир наоборот…

Пушкинское «не дай мне Бог сойти с ума…», переведенное во вполне бытовой, земной план. Поэзия не исчезает — она лишь перекладывается на язык иного (нашего то есть) времени.

Парадоксальная рационализация многих, порой неожиданных цитат. Северянинской, например: «С тех пор как все мужчины умерли, / Утеха женщины — война».

В разговорах и спорах степенных
Убедительны и точны,
Симпатичные дочки военных
Защищают идею войны.

Это — тоже звено в цепочке.

Пусть же помнит любая страна,
Что пока у военных есть дочки —
Обязательно будет война.

Главная тема стихов — все потихоньку рушится, горит, тонет, гибнет.

Но… для отдельного человека остается выход.

Своя ниша, свой укром, своя личная «кострома». «Эй ты, человече, не думай о том, / Что будет с другими, что будет потом…»

Залечь. Уснуть и видеть сны. В перерывах гудеть в губную гармошку. Запастись «стратегическим запасом». «Опять на первой полосе / Руины техники и трупы: / Продай компьютер и на все / Купи гуртом консервы, крупы…»

Или вообще отказаться от еды. Просчитаем-ка, сколько выдержим…