Дождь в разрезе

Город сине-серый,
Как бушлат мента.
От осенних скверов —
Та же тошнота.

Но ларьки пивные

И церквей шатры —
Светят, как иные,
Высшие миры.

Мне туда не надо:

Я не дожил дня.
Время листопада,
Мрака и огня…

И совершенно неожиданное — и столь же «свое» — перекликание с Бродским («Осенний вечер в скромном городке…»):

В провинциальных страшных городах,
Колючими крещенскими ночами…
(Где фонари горели не всегда,
А что горели, рано отключали) —

По всей Вселенной делалось темно,

И ветхий дом в пространство уносило,
И думалось, что смотришь не в окно,
А в чью-то незарытую могилу…

В современной лирике дефицит трагичности. Не уныния, но мира, построенного по законам трагедии. В стихах Королёва — пусть даже его собственный голос не успел устояться (а у кого он в двадцать с чем-то «устоялся»?) — эта тема судьбы и смерти вполне сложилась. Правда, тут же хочется добавить: к сожалению.

Через призму стиля: Александр Кабанов, Аркадий Штыпель

Это не значит, что у этих поэтов нет биографии. Кабанов, например, живет в Киеве; а для русского поэта жить сегодня за пределами России, на подтаивающей льдине русского языка — это уже биография, почти жизнестроительство.

Или Аркадий Штыпель. Родился в Каттакургане Самаркандской области, детство и юность — в Днепропетровске, исключен из университета с обвинением в украинском национализме. Да и московская часть биографии вполне колоритна: работал инженером-акустиком, фотографом, дворником…

И все же — рискну утверждать — стиль у этих поэтов «перевешивает» биографию. Может, потому что сам я познакомился со стихами Кабанова, еще когда не было никаких «Киевских лавр», как, впрочем, и лавров у самого поэта (чей перечень на его последней книжке даже несколько избыточен; впрочем, цветущая избыточность — вообще фирменный знак стиля Кабанова…) А стихи Штыпеля запомнил по «арионовским» публикациям — а в «Арионе», как известно, поэты предстают, как в Чистилище, — без портретов и биографий, «одними стихами»…

Александр Кабанов. Happy бездна to you. Харьков: Фолио, 2011. — 187 с. (Серия «Сафари»). Тираж 1500 экз.

Памятник взмахнул казацкой саблей —
брызнул свет на сбрую и камзол,
огурцы рекламных дирижаблей
поднимались в утренний рассол.

На сносях кудахтает бульдозер —

заскрипел и покачнулся дом,
воздух пахнет озером, и осень —
стенобитным балует ядром…

После хмурых северных пейзажей Науменко, Волкова, Королёва попадаешь в буйное южнорусское барокко. Где барочна и природа, и даже стройтехника.

Количество солнца в стихах Кабанова неимоверно. Его плотные сборники — все в твердой обложке, мягкая может не выдержать мощность квантового потока — впору использовать как солнечные батареи.

Даже когда Кабанов пишет о плохой погоде, его палитра сияет красками Юга:

Непокорные космы дождя, заплетенные, как
растаманские дреды, и сорвана крышка с бульвара,
ты прозрачна, ты вся, будто римская сучка, в сосках,
на промокшей футболке грустит о тебе Че Гевара.

Не грусти, команданте, ещё Алигьери в дыму,

круг за кругом спускается на карусельных оленях,
я тебя обниму, потому что её обниму,
и похожа любовь на протёртые джинсы в коленях…

Свободное плавание среди парадоксов и созвучий, игра — точнее, ненавязчивый отпускной флирт — с метафорами. Так рифмовал бы Гоголь, если бы он был ранним Пушкиным.

Есть, конечно, и более близкие стилистические источники. «Московское время», например. Или метареалисты — Парщиков, Жданов, Ерёменко. Как когда-то определил метареализм Эпштейн: «поэзия той реальности, которая спрятана внутри метафоры и объединяет ее разросшиеся значения — прямое и переносное»[103].