Дождаться утра

— Ну, до вас-то дело не дойдет, — вмешался опять Мартынок. — Еще двадцать пятый надо забрать, а там двадцать шестой еще…

— Ты, Кирюха, в своем госпитале трошки подотстал от жизни, — засмеялся бригадир. — Двадцать пятый уже весь мобилизовали, а двадцать шестой тоже шевелить начали. Вон Колька Хрулев, он рожденный в марте, так ему уже повестка — явиться с котелком.

— Так мы не кончим сегодня прием, — нетерпеливо постучал о стол Валькин карандаш, и Гриша, порывисто подавшись с табурета, предложил:

— Давайте голосовать.

Проголосовали единогласно, и Васька после поздравлений прошел на мое место, а я стал на его.

Моя биография оказалась тоже до обидного короткой, как и биография Васьки и Шурки, хотя я и пытался удлинить ее за счет «семейного положения». Чтобы мне меньше задавали вопросов, я сразу сказал об отце и старшем брате.

— Сейчас они на фронте, — закончил я свой рассказ. Немного помолчал и добавил: — Писем нет. От отца до самой бомбежки шли, а от брата последнее в мае было, скоро год…

— Ну, тогда живые они оба, — как-то неестественно бодро подхватил Дед. — Номер полевой почты у них сменился за это время — вот письма и не доходят, а нового вашего адреса они не знают. Вы на старую квартиру-то ездили? Может, туда письма идут?

— А чего ездить, там ничего нет. Ни дома, ни улицы…

— М-да, брат, — вздохнул Дед. — Теперь, Андрюха, у всех так. У меня вон самого невестка с внучкой… На Тракторном жили. Сын пока пишет, в каждом письме за них спрашивает. А я отписываю, что эвакуировались они, а сам знаю: не успели… А твои-то, Андрюха, живы. На войне ведь тоже не всех убивают…

Дед совсем сбил меня с толку. Гриша что-то спросил, а я не расслышал. Стою и думаю про отца и брата. Раз меня так уговаривают, наверное, и вправду их уже нет. Что тогда? Как жить? У моих друзей свои дома, а мы заняли какой-то разбитый, с сорванной крышей. А что, как вернутся хозяева? Хорошо, скоро лето, а придет зима? И тут же успокоил себя. К зиме-то война кончится, вон как турнули гитлеровцев.

— Ты чего молчишь? — тронул меня за рукав бригадир. — Гриша про учебу спрашивает. Имеешь ли планы какие?

— Думаю учиться, война вот кончится.

— Тебе в девятый? — подхватил Дед. — Вон с Гришей и катайте. Один в девятый, другой в десятый… — Он на секунду запнулся, потом уже не так бодро добавил: — Но прежде Гитлера надо прикончить.

— С Уставом и Программой знаком? — спросил Гриша.

— Знаком.

— Тогда голосуем.

Когда мы вышли из сырой и душной землянки, поднявшийся ветерок дружно разгонял туман, и на небе стали проступать звезды. Ужинать решили на дворе. Все, кроме Викулова, ждали нас. Мы знали, какая это была пытка — сидеть подле котла и ждать. И отойти от булькающей кашицы не заставишь себя, и ждать, пока тебе ее дадут, нет сил. Но даже маленький сын Оли Юрка сидел со всеми и ждал.

Сразу загремели алюминиевые миски и котелки. Я протянул Оле свой румынский котелок, напоминавший полоскательницу, только не круглую, а четырехугольную, и она щедро опрокинула в него полную поварешку уже загустевшего пшенного кондера.

— Комсомольцам по полной, с верхом! — весело приговаривала она, ловко шлепая кондер в подставленные посудины. — Можно и добавки!

Наше колхозное начальство и Гриша решили заночевать в бригаде, и кондер был сварен с расчетом и на них.

Дед, присаживаясь перед миской и оглаживая руками бородку, шутливо обронил:

— Эх, по такому-то случаю… — и выжидающе посмотрел в сторону бригадира.

— Раз начальство говорит: надо, мы, солдаты, должны сказать: есть! — прокряхтел Василий Афанасьевич и, достав из кармана ключ от своего сундучка, протянул его кашеварке: — Сходи, Олюша, там у меня растирание. По ночам нещадно хвораю, а берегу, вдруг какой случай. Да иди, разберешься. Там всего одна стоит.

— А почему это ты, бригадир, светомаскировку не соблюдаешь? — наигранно-сердито покосился Дед на крохотную, шестивольтовую лампочку, которую питал леченый и перелеченый аккумулятор — изобретение Халима Викулова.

— Э-э, брат, — хитро подмигнул бригадир, разливая разведенный спирт в кружки. — Он у нас, свет-то, ученый. Когда надо, сам тухнет.

— И когда не надо… — добавил Мартынок.

— Халим! — шумнул Дед в темноту. — Давай с нами. — И подтолкнул бригадира: — Что же ты, зови.

Василий Афанасьевич безнадежно махнул рукой и лениво позвал:

— Халим, давай, а то у нас кондер стынет…

— Я свой съел, — скрипнул простуженным голосом Халим.

— С нами, за урожай! — хитро сощурил глаза Дед.

— Посеять еще надо, — прохрипел Викулов.

— А-а! — нетерпеливо поднял свою кружку бригадир. — Пустое дело. Поехали…

Выпили и молча принялись за кондер. Только Оля задержала свою кружку, и лицо ее вдруг словно окаменело. Отвернулась, ладонью свободной руки вытерла глаза и прошептала:

— За Ивана Матвеевича, мужа мово… — И губы ее мелко задрожали.

— А ты чего же, секретарь? — повернулся Дед в нашу сторону. — Или комсомольцам не положено?

— Да нет, Николай Иванович, мы вот тут с ребятами уже за чай принялись. Да и что ж разорять вас.

— По доброму-то времени, — погрустнел Дед, — все не так надо. Праздник бы ребятам устроить по такому случаю.