Дожди в августе

— Есть хочется… — Он встал и начал ходить по остановке. — Хорошо хоть Верку успел перевезти. Им квартиру в ту среду дали. Ничего квартирка, двухкомнатная. Только подоконники узкие… И кухню надо кафелем покрыть… А Сашка, зять мой, сапоги мне подарил. — Глухов покрутил ногой, показывая сапог. — Хороший товар, яловые. Сашка из армии их привез. Ему-то они на что? А я сапоги люблю. Перед Сашкой теперь неудобно… Вот черт…

Хлюпая по лужам, подошел блестящий автобус, но никто из него не вышел. И автобус, обдав остановку теплым сизым облачком, устало покатил дальше.

Шаман-дерево

I

В субботу вечером низкая сырая хмарь, несколько дней висевшая над тайгой, стронулась, словно плот, оттолкнутый багром, и медленно поплыла над сопками Джуг-Джура, обволакивая вершины густой пеленой. И весь вечер, всю ночь ветер хозяйничал в тайге: продирался сквозь тяжелые лапы елей, пугал юрких серо-голубых белок, срывал с сосен красноватую шелуху и швырялся тяжелой золотоносной пылью.

Утром в огромных небесных провалах показалась холодная голубизна. Облака шли угрюмой разодранной чередой то пряча, то вновь открывая капризное якутское солнце, лучи которого скользили по сопкам, по холодной стремительной реке Аллах-Юнь, по крошечному спящему поселку…

В эти ранние часы Агей, уставший бороться с бессонницей и ноющей болью в правом плече, окончательно понял, что ему не уснуть. Стараясь не делать резких движений ревматической рукой, он осторожно выбрался из-под ватного, с засаленными краями одеяла и, шлепая босыми ногами по холодному полу, подошел к буфету.

Пошарил в ящиках, отыскал толстую серую свечу и, зажав ее меж колен, зажег спичку. Подождал, пока свеча разгорится, и осторожно начал капать раскаленным парафином на больное плечо. Горячие капли жгли кожу, но прогревали плечо до самой кости, и от этого становилось легче.

Агей держал наклоненную, потрескивающую свечу над плечом, пока не устала от напряжения здоровая рука. Затем сколупнул с тела парафиновые плюшки, надел штаны и длинную заячью безрукавку, собираясь выйти на улицу. Но мельком глянув в старое, в ржавых пятнах зеркало, задержался перед своим отражением. С зеркальной поверхности на него смотрел старый человек с редкими желтыми зубами и воспаленными красными глазами, в которых затаились боль и тоска. Он поправил перепелиную челку, крылышком спадающую на бледный лоб, потрогал негустую рыжеватую бороду и вышел из избы.

Еще не утихший ветер катал по двору солому и рябое птичье перо. От белого яркого света щекотало в носу и щурились глаза. Агей зашел за сарай и помочился на густую траву рядом с поленницей дров. Потом, выбрав чурку посуше, маленьким топориком стал щепать ее и, пока от топорика с треском отлетала щепа, все думал и думал свою угрюмую думу:

"Ежеленко ты, Ежеленко… Что же теперь будет, Ежеленко? Запрягли тебя, мой дорогой, так и до меня докопаются — это уж как пить дать. Что же делать-то? Делать надо что-то. Что? Что? Убечь? Не заяц, поди, да и не молоденький уж, чтобы по тайге-то бегать. А какого ж рожна! Сидеть ждать, пока за тобой прилетят. Вот он я, милые мои, в красной рубахе вас жду-дожидаюсь, давайте поцалуемся…"

Он совал лучину в железную печурку, стоящую посреди двора, наливал в чайник воду, разогревал холодную зайчатину, ходил по двору, смотрел через забор на улицу и все никак не мог отделаться от страха.

"…Все-все. Взяли за горло. Неужели все? Нащупали жилку? Ну нет! Главное, до вечера дотянуть, заняться чем-нибудь… И мотать отсюда, скорее мотать! Сегодня же. А там ищи ветра в поле… Мне и жить-то осталось, может, лет пять. Не дамся, зубами грызть буду, а не дамся. Дайте дожить, дайте умереть спокойно! Сто лет уже прошло, все быльем поросло… Полжизни угробили — все мало вам, мало?"

От обиды набежала слеза. Забылся, хотел утереть глаза, но в больном плече так крутануло, что стало еще обиднее и горше, и он заплакал.

Потом достал в сарае из-за ящиков и всякого хлама карабин, завернутый в распоротую штанину старых ватных брюк, размотал бечевку и несколько минут вертел в здоровой руке новенький СКС, поблескивающий красноватым лакированным прикладом. И окончательно решил уходить.

Дома снял с гвоздя выцветший от дождя и солнца рюкзак и стал собираться. Сложил самое необходимое: соль, спички, хлеб, нож, веревку, три сотни патронов, накомарник, крючки, свечи, несколько подрезей и схватов.

Опять вышел во двор. За сараем отыскал заветное место и выкопал сверток, засунутый в полиэтиленовый пакет. Вернулся в избу, в сенях стряхнул с пакета землю, вынул из него небольшой, замотанный по горловине шнуром кожаный мешочек. Сунул внутрь руку, зацепил пригоршню тяжелых, тускло поблескивающих крупиц золота. У окна долго рассматривал их. Думал: "Зачем теперь золото? Куда его?"