Дождись меня в нашем саду

И стоило осознать это, как в глаза бросился череп на ветви яблони напротив. Ладушка… она смотрела своими пустыми глазницами прямо на Белого, словно ждала чего-то… или пыталась сказать…

– Войчех…

Он приподнялся. Ноги проваливались в толстый слой пепла, точно он шёл по перине. И всё вокруг – чёрные голые деревья и бесконечный сад, утопавший в дыме, – расплывалось по краям зрения. Чёткой оставалась только яблоня впереди. Только Ладушка.

Долго, бесконечно долго, словно целую вечность, Белый шёл к ней, но она будто вовсе не приближалась. И череп усмехался, хохотал. Белый сжал челюсти.

– Чтоб тебя Пустошь забрала, – процедил он сквозь зубы.

– Войчех, – шепнули на ухо, – ты уже здесь…

Он резко оглянулся. Никого, только дым и пепел.

И вот перед ним уже яблоня. И Ладушка. Совсем рядом, прямо перед его лицом. Он почти уткнулся носом в дыру посреди черепа, где когда-то был нос.

– Что тебе надо?

– Войчех, – окликнули его в стороне.

На мгновение ему показалось, что это кормилица. Но нет. Эта девушка была ему незнакома. Совсем юная, бледная, в одной рубахе, залитой кровью внизу живота. Кровь была совсем свежей, ещё сочившейся, блестящей, пахнувшей так знакомо, так дурманяще. Кто-то совсем недавно умер, и след его посмертков ощущался свежо и сладко.

– Кто ты?

– Я была девой…

– Что?

Он задал вопрос, и тут же взгляд снова скользнул ниже, к подолу. Была девой. Конечно. Она недавно родила. Видимо, это смерть её младенца так остро ощутил Белый.

Прежде она была девой.

– После я стала матерью…

– Какие-то загадки, – нахмурился Белый и вдруг подумал, что толком не может разглядеть лица роженицы. Даже неспособен точно сказать, светлые у неё волосы или тёмные. Взгляд не мог задержаться на ней, скользил куда-то сквозь неё.

– И оплакала своих детей…

Каждого из них.

Искажённые тени тех, кто бродил по саду, мелькнули меж чёрных стволов. Безликие, бездушные, безголосые, они открывали рты, не в силах издать ни звука.

Белый затряс головой, схватился за неё руками, пытаясь прогнать морок.

– Какого лешего тут творится? Ты кто, на хрен, такая?

И резкая, оглушительная, точно удар колокола, боль вдруг повалила его на колени. Он рухнул на землю, закрываясь руками.

– Мои дети уходили, но оставались со мной. А я навечно оставалась с детьми…

Голос кружил вокруг, рассыпаясь на осколки, он шуршал в пепле, утопал в дыму и шипел, вздымаясь в небо вместе с искрами тлевших яблонь.

– Я останусь и с тобой, мой сынок…

– Что? – щурясь от рези в глазах, Белый поднял голову и наконец взглянул женщине в лицо. Но лица у неё не было.

– А ты останешься со мной. Навсегда. Смерть нас не разлучит…

От неё тянуло холодом, и Белый увидел, как его вырвавшееся дыхание обратилось в клубок пара.

– Смерть сделает нас одним целым.

И, точно испуганный ребёнок, не в силах встать, Белый отполз назад. Под ним сверкнуло нечто яркое. Там, где он прополз и разворошил пепел, заалело нечто. И он руками скорее начал грести, пока не увидел потемневший, покрытый золой маковый цветок.

Всё вокруг было покрыто маками. Как и волосы женщины перед ним.

Он наконец разглядел Ворону.

Бледная, юная, нагая. Она ничуть не изменилась.

Только длинные чёрные волосы, усыпанные маками, оказались слишком длинными, чего не было при жизни.

– Мне было одиноко, братец, – произнесла она. – Но теперь мы будем вместе.

– Иди к лешему, сука! – Он схватился за нож на поясе, выпрямился, как Ворона вдруг ударила его ногой в грудь.

И Белый повалился назад, провалился вниз, рухнул на спину. Он оказался в могиле. В свежей могиле. А рядом, прижавшись к нему, лежала Ворона.

– Не оставляй меня, братец, – пропела она, заглядывая ему в глаза. У неё вместо глаз зияли теперь чёрные звёзды.

Он не успел ничего ни сказать, ни сделать. На краю могилы показалась матушка. В руках она держала лопату.

– Плоть – земле, – проскрежетала старуха.

И горсти чёрной как уголь земли посыпались на них. Белый подскочил, рванул к краю могилы, подпрыгнул, попытался ухватиться, но сзади его потянули за плечи, а сверху прямо на голову обрушилась земля. Она всё сыпалась, сыпалась и сыпалась, придавливала его все ниже, пока он не опустился на колени.

И тогда Ворона обхватила его за шею, прижалась ледяными губами к уху:

– Душу – зиме.

Глава 4

Запирали они,

замыкали они воды, и реки,

и синие моря,

ключи и родники.

Заговор от поруба

– Поговорим ещё раз?

Голова раскалывалась, когда Белый пришёл в себя. Он сжал виски руками. От боли в ушах стоял гул.

Нет. Это уже по-настоящему.

– Так что? Поговорим?

Зрение расплывалось.

Отряхиваясь, точно мокрый пёс, Белый прищурился, изо всех сил стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Перед ним чернело нечто большое.

– Что тебе надо?

– Честный разговор, – ответил ему хриплый голос.

Мир проступал точно через мутную воду, по которой расходились круги.

– О чём?

Где он? В мёртвом яблоневом саду? В королевском замке? В подземельях?

– Кто ты такой?

Хриплый голос человека то и дело тонул в протяжных стонах, и Белый сильнее зажимал голову руками. Слух его подводил не меньше, чем зрение.