Читаем Дождливое лето полностью

Но это я видел, а что же здесь произошло? Все началось, наверное, с того, что человек подобрал щенка. Щенок был глупый и веселый. Шерсть совершенно немыслимой масти вилась у него кольцами. Он лаял на воробьев, гонялся за курами и за собственным хвостом и смертельно боялся старой кошки. На щенка забавно было смотреть. А потом он свернул шею курице. И это было совсем не смешно. Курица стоит денег. Она несет яйца. А собака, которая задушила хотя бы одну курицу, будет давить их и впредь. Потому что это у нее в крови. Кому нужна такая собака? Такого пса правильнее всего пристрелить. Снять со стенки ружье, загнать в ствол патрон, начиненный жаканом… Но человек знал, что не сможет целиться в собаку и видеть при этом ее глаза. Он поступил иначе: надел ей на шею веревку и повел на берег моря.

Пес бежал рядом, норовя броситься за каждой выскочившей из травы перепелкой. Он видел в этом свой долг. Иногда он вилял хвостом и заглядывал хозяину в глаза, ожидая благодарности за хорошую службу. Но человек был грустен: щенок неисправим. Он и сейчас кидается за птицей…

С тем же грустным видом человек привязал собаку к выброшенному штормом плотику. Потом поглядел и укоротил веревку.

Когда хозяин уходил, пес скулил и рвался за ним. Человеку было больно это видеть и слышать, поэтому он не оглянулся.

Пес остался один. Вначале он снова и снова натягивал веревку, но это было бесполезно. Сначала он, поскуливая, смотрел вслед человеку, но тот скрылся с глаз.

Пес постоял, раздумывая, что бы все это могло означать. Потом сел. Небольшие волны подкатывались почти к самому плоту, и пес стал рычать на них. Скоро, однако, понял, что это пустое, и успокоился. Зевнул. Попробовал поймать разомлевшую на солнце муху. Не дотянулся, и та улетела. Тогда он решил лечь, но не тут-то было. Веревка была коротка и лечь не позволяла: впивалась в горло. Испуганно пискнув, щенок вскочил. Лучше подальше от беды: он решил стоять.

Он стоял долго. Пока хватило сил. Может, день, а может, больше. Стоял понурив голову и опустив хвост, пошатываясь под легким ветром и завидуя всем, кто не привязан.

Вру (а зачем врать?): никому он не завидовал. Он был уверен: так нужно.

Потом он сидел, время от времени поглядывая в сторону деревни. А потом лег. Ему уже было все равно.

Он не дождался меня совсем немного. Веселый, кудрявый пес, в крови которого было что-то охотничье.

Жаль, что он не дождался меня. С его помощью я нашел бы его хозяина.

Ну нашел бы, а дальше что? Собака бросилась бы лизать руки этому человеку, а в мою сторону в лучшем случае подняла бы ногу. Пора бы это понять.

Ах, как много пора бы уже понять! Как много уже нужно бы сделать!

Оглянись вокруг, пошарь в кустах, в травах: божьих коровок уже нет, середина лета миновала. День клонится к вечеру. Прислушайся. Не к морю, не к ветру. Теперь понял?

Начинается Время цикад.

Осень, старость не за горами.

О КЛАДОИСКАТЕЛЯХ И ЕЩЕ КОЙ О ЧЕМ

Во всяком, наверное, деле нужны талант и удачливость. Древние кладоискатели обладали этими качествами сполна, поэтому сейчас почти невозможно найти курган, не ограбленный ими. Едва ли не каждая такая находка становится сенсацией. Но Дима Карелин, судя по всему, парень тоже что надо. И чутья и настойчивости ему не занимать. Ведь вот же все считали этот курган давным-давно выпотрошенным, пустым, а Дима вертелся вокруг него и так и сяк, только что не приплясывал. А о том, что этот курган — «выеденное яйцо», говорило многое. Даже поверхностный осмотр показывал: здесь уже рыли.

Правда, у иного яйца золотая скорлупа, как, скажем, у Царского кургана, который сам по себе, даже без всяких сокровищ, прекрасен. Но Царский — феномен, уникум, памятник архитектуры, у него мировая известность. Это в связи с ним не без выспренности стали говорить о курганах: «Эти пирамиды скифских степей…»

Царский курган огромен. Ведущий в усыпальницу каменный коридор — дромос — прост и величествен. Стрельчатый свод теряется в высоте. И свод и стены сложены из рустованных каменных блоков с нарочито рваной поверхностью. Сама же усыпальница, куда нужно подняться по нескольким ступеням (и в этом тоже, наверное, был свой смысл), увенчана куполом, который словно символизирует успокоение.

Однако о Царском уже достаточно написано, а Диму Карелина занимал другой — е г о  курган. Какую тайну откроет он и откроет ли что-нибудь вообще? Пока было ясно одно: уже рыли, искали золото, пытались пробиться внутрь. Видимо, это происходило давно, и сейчас самым волнующим оставался вопрос: удалось ли «им» это?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза