Дожить до 120

Он не знал, сколько времени прошло. В подвале стало совсем темно, значит, уже вечер. Или близко к тому. Кружилась голова, жажда стала невыносимой, пульсирующая дергающаяся боль в утраченном пальце, ну да, фантомная, была мучительной. Он посмотрел на окровавленную тряпку, которой была обмотана его рука, и стал вслушиваться, не раздадутся ли шаги Семеныча с его пыточными инструментами. Он пытался подумать, что же делать дальше? Он не герой, боли боится страшно и, конечно, обо всем им расскажет. Но о чем? Программа-то не у него, а у Кости. А Костя в полиции. Может, они до него не доберутся. Не всесильны же они? Да, придется все рассказать, только надо по возможности тянуть время.

Порой Хаскин впадал в забытье и ему виделись яркие и сплошь приятные картинки из, казалось, совсем забытого детства. А потом снова возникала эта страшная реальность, по контрасту с картинками казавшаяся вовсе непереносимой. Хаскин снова застонал, так сильно дернуло за отрубленный палец. От боли он забылся, а когда сознание вернулось, то с ужасом услышал приближающиеся шаги.

***

Мы продолжали сидеть в гостиничном номере. Прошло два часа. Пронин развил бурную телефонную деятельность. Он названивал своим подчиненным, требовал, чтобы перекрыли все шоссе из Москвы и тщательно проверяли каждую машину. «Чтобы муха не пролетела!» – грозно рокотал он. Велел немедленно немедленно докладывать ему любую информацию, касающуюся этого дела.

– Слушай, Валя, теперь уж таиться нечего. Пусть срочно опубликуют фотографии этого спонсора и сынка, чтобы на каждом столбе висели. Как там у вас принято: «Разыскивается опасный преступник», – посоветовал ему Круглянский.

– Да, пожалуй. Теперь уж что? Теперь играем в открытую. Может, по телевизору срочно объявить? С фотографиями?

– Хорошая мысль! – одобрил Круглянский. – И пообещайте за информацию хорошее вознаграждение.

Генерал отрывисто отдал распоряжения об объявлении:

– Да, непрерывно давайте! Через каждые 10 минут… Да, пусть прерывают свои программы к едрене фене! И повторяют, повторяют… Ничего со зрителями не сделается, пусть себе возмущаются… Да, особо опасные преступники. Выполняйте!

– Ну, сейчас у нас на Петровке граждане все телефоны оборвут, – усмехнулся генерал.

Я чувствовал себя скверно. Люська погибла, ее не вернуть. Теплилась надежда, что хотя бы Хаскина удастся вызволить. Но и она слабела с каждой минутой. Попробуй найти иголку в стоге сена… «Какой страшный день!» – думал я, поражаясь, что это происходит со мной. И наяву. От тревоги я не мог усидеть на месте и безостановочно ходил по комнате, все сильнее хромая.

– Да перестаньте вы мельтешить, Костя. Уже в глазах рябит, – довольно резко сказал Пронин, который продолжал беспрерывно названивать начальникам каких-то подразделений. Они отвечали:

– Нет, ничего, товарищ генерал. Звонков полно, но все пустышки. Полезной информации – нуль.

На улице начинало темнеть, когда раздался резкий звонок. Генерал включил громкую связь в своем мобильнике. Чтобы мы тоже могли слышать.

– Нашли! Нашли их логово! – послышался запыхавшийся, но ликующий голос.

– Уверены? – хрипло спросил генерал.

– На девяносто девять и девять. Это загородный поселок. И там у олигарха этого специальный коттедж для романтических свиданий.

– Почему в досье не было указано?

– Промашка вышла, товарищ генерал. Он там в последнее время редко бывал, а сегодня вдруг нагрянул. Сразу несколько машин. И куча охраны. Все с автоматами.

– Сколько?

– Да жители разное говорят. Кто говорит – двадцать, кто – тридцать. В общем, много.

– Так, диктуй адрес, – сказал Пронин и стал записывать. – Это по какой дороге? Ага, за час доберусь. Ты поднимай ребят. Две бригады. С полной выкладкой. И немедленно туда. Только тихо, чтобы никто вас не заметил. Окружай дом. Но ничего не предпринимать без меня.

– Есть, товарищ генерал, – почти весело сказал голос в телефоне.

– Я выезжаю. Если что, звони немедленно.

Пронин приподнял руку и пощупал что-то в районе подмышки. Пиджак распахнулся и я увидел там кобуру.

– Всё, побежал, – сказал он нам.

– Валя, куда ты? Они и без тебя справятся.

– Нет, поеду. Вспомню молодость.

Он вышел. Мы остались одни с Круглянским. И снова делать нам было нечего, только ждать. Но было бы глупо сидеть молча или бегать по комнате в тревоге. И я начал его расспрашивать. Сначала про Израиль. Потом про иудаизм. Он говорил очень интересно, но на меня время от времени нападала рассеянность. Вернее, вдруг вспыхивала и начинала сверлить мысль о Люське и о том, как там Хаскин. Жив ли? Но помню, что меня поразило, когда он сказал теми же словами, как и Хаскин во время первой нашей с ним встрече, что иудаизм – самая максималистская из всех мировых религий.

– Ведь в иудаизме даже веры, как таковой нет.

– Как это нет? Вы же верите в вашего еврейского бога?