Драгоценность, которая была нашей

Факты: женщина вместе со своей сумочкой поднялась в комнату 310 около 16.35; после этого живой эту женщину не видели — точнее, никто пока что не признался, что видел ее в это время  живой; в номере 310 наполнили и приняли ванну, это почти наверняка; использовали пакетик кофе и маленькую порцию сливок; в какой-то момент на ручку двери с внешней стороны повесили надпись «Просьба не  беспокоить», и, возможно, дверь не была закрыта; муж женщины возвратился в 17.15 и, не обращаясь к портье, поднялся на третий этаж, воспользовавшись гостевым лифтом, с ним была женщина из их группы; за этим последовал стремительный галоп вниз по главной лестнице к портье за дубликатом ключей. Войдя наконец в комнату, муж обнаружил тело жены, лежащее на полу, — по всей видимости, жена была мертва; минут через десять-пятнадцать подоспел гостиничный доктор, тело соответственно перенесли на кровать, и все это приблизительно до 17.40. В какой-то момент, во время всего этого или сразу по окончании, муж сам обратил внимание, что сумочка жены пропала, и около 18.00 в отдел расследований уголовных преступлений сент-олдейтской полиции поступила просьба помочь расследовать дело, которое теперь выглядело намного серьезнее, чем какая-нибудь мелкая кража.

Да, таковы факты.

Так что, давай, Морс, двигай, добавь своих выводов, обогати  дело о Волверкотском Языке четкими умозаключениями. Давай, давай, мой сын, где твоя гипотеза? Кто мог украсть его?

Значит, так. Во-первых, если принять, что дверь в комнату 310 была заперта, то это управляющий, сестра-хозяйка, горничные — словом, все, кто имеет дубликат ключа к упомянутой комнате или имеет доступ к нему. Не муж. Во вторых, если принять, что дверь комнаты 310 была открыта, то набор потенциальных воров становится значительно обширнее: украсть сумочку мог, очевидно, любой, кому довелось проходить мимо и кто мог случайно через приоткрытую дверь увидеть ее, но не смог побороть искушения. Такой соблазн мог появиться у горничных, жильцов соседних номеров, случайно проходивших по коридору людей... Но минуточку! Комната 311 не выходит в основной коридор, в районе ее мог оказаться человек только с определенным намерением, по какой-то причине: друг, возможно, знакомый, пожелавший справиться, как чувствует себя дама, как ее страдальческие ножки; турист из их группы, которому нужно было что-нибудь одолжить или о чем-то узнать... Теперь Ашенден. Он сказал, что найдет время обойти комнаты и проверить, на месте ли пакетики с кофе и чаем, шампунь, мыло, работают ли выключатели, кнопки на телевизоре. Возможность? Да сколько угодно! Но вряд ли здесь можно искать мотив. А как насчет троих приглашенных лекторов? Не может быть и речи, разве не так? В это время они еще даже не прибыли в «Рэндольф». Забыть о них! Да. Но не насовсем, возможно, только после того, как Льюис проверит их показания.

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или все же есть другие?

Как насчет мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мертвой — мертвой! — никак не может... Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчет... как насчет самого невероятного, самого невозможного, невообразимого... Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчет самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не ее ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть  продана, не может быть  куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или еще — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса —  и что, если этой штуки никогда и не было там и ее просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?