Настоятель лично вышел проводить гостей; словно завсегдатай столичных приемов, он вел Эрику под ручку и на разные лады восхищался ее храбростью — качеством для юной девицы весьма редким и оттого еше более драгоценным. Преподобный нравился барону все меньше и меньше; ему начинало казаться, что он видел уже где-то и когда-то эту физиономию с острым птичьим носом и пристальными, близко посаженными глазами; и обладатель ее тогда носил отнюдь не монашескую рясу.
Не в силах больше сдерживать нарастающую неприязнь, пан Иохан обратился к настоятелю:
— Скажите, преподобный, вы в самом деле верите в драконов как в зубастых чудовищ с шипастым хвостом?..
Казалось, тот нисколько не удивился вопросу.
— Вы ведь верите в звезды над головой, в эти горы вокруг нас?
— Звезды мы можем видеть каждую ночь, если их не закрывают тучи, а горы даже можно потрогать.
— То есть, вы верите только в то, что можно увидеть или потрогать? — улыбнулся настоятель. — А как же, скажем, нравственный закон внутри нас?
В него вы верите? Или нет? Что до облика драконов, их описали великие пророки в своих книгах. Вы подвергаете сомнению их слова?
— Подвергаю. Мало ли, что привиделось пророкам спья… с перепугу? Вот я, например, могу заявить, что дракон — это звездная пыль. Или дракон — это… истеричная девица.
— Что?.. — преподобный, кажется, несколько растерялся. — Что вы имеете в виду, барон?
— Только то, что сказал, — устало ответил пан Иохан, — не более и не менее. А как, по-вашему, правильно это — отдавать молоденьких девушек, почти детей, на растерзание такому вот зубастому и шипастому чудовищу?
— Почему же непременно на растерзание? Неисповедимы пути Великого Дракона, и неведомо никому, для какой надобности требует он девиц…
Однако же существует Уговор, и благодаря Дракону мы живем в мире, и собираем обильные урожаи, и дарованы нам мудрость, и огонь, и крепкая вера… да все наше благосостояние идет от Дракона!
— Так ли это?
— Барон, барон! — настоятель предостерегающе поднял палец. — Осторожнее.
От ереси до богохульства — один шаг!
— Да и не стоит ничего благосостояние, за которое приходится расплачиваться жизнями ни в чем не повинных девочек, — продолжал пан Иохан, как будто ничего не слыша.
— И все счастье мира не стоит слезы одного замученного ребенка? — с каким-то почти воодушевлением подхватил преподобный. — Ах, барон, опасно читать запрещенную литературу. За это, знаете ли, ссылают на каторгу.
— Вы, однако, читаете…
— У нас тут место глухое, власти далеко… А знаете, меня удивляет, что вы, с такими-то взглядами, делаете в свите ее высочества.
— Меня и самого удивляет. Прощайте, преподобный.
— Полагаю все же — до свидания. Еще свидимся, барон.
— Прошу вас, панна, — повернулся пан Иохан к Эрике. — Я помогу вам.
Он подсадил девушку в седло; настоятель молча и неподвижно наблюдал за ним, сложив руки на животе. Когда барон вознамерился сам запрыгнуть на лошадь, в глазах священника появилось осуждение, он качнулся вперед.
— Но, барон, мы подобрали для благородной панны смирную кобылку…
— Благородная панна не может ехать в мужском седле.
— Благородная панна не может ехать на одной лошади с мужчиной! — решительно запротестовал настоятель. — Это недопустимо! Это неприлично!
Вы не родственник ей и не муж!
— Не могу же я заставить благородную панну идти пешком, — холодно ответствовал пан Иохан. — Пожалейте и вы ее нежные ножки.
— Это непристойно! — продолжал кипеть преподобный. — Я не допущу!
Барон молча пожал плечами и тронул лошадь. Не допустит он! Ну, и что они сделают? Не станут же эти длиннорясые удерживать его силой и стаскивать с седла?
— Распутник! — бросил ему в спину почтенный настоятель. — Учтите, мои братья глаз не спустят с вас!
Половину пути проделали в молчании; монахи ехали позади и сверлили спину пана Иохана недобрыми взглядами; ему это не нравилось, но он старался не обращать внимания — дырки же от их взглядов не появятся. С первых минут Эрика затаилась в кольце оберегающих ее рук подобно пойманной птичке; казалось, она едва-едва позволяла себе дышать. Барона это страшно раздражало, создавалось ощущение, будто он везет не живую девушку, а вытесанную из камня чурку. Но вот Эрика чуть расслабилась, устав от долгой напряженности тела, и он сразу почувствовал себя лучше — насколько это вообще было возможно в подобной ситуации. Пунцовое, словно раскаленное — коснись, и обожжешься, — ухо девушки маячило в непосредственной близости от его губ, и он с горечью подумал, что судьба играет против него. Вот что бы ей стоило устроить так, чтобы вместо Эрики в его объятьях оказалась… Улле? (само собой напрашивалось другое имя, но пан Иохан даже в мыслях запретил себе произносить его).
Ехали медленно; лошади осторожно ступали по камням. Монахи, как отметил барон, тоже оказались не лучшими наездниками, в седлах они держались кое-как, болтались, словно кули с мукой. Не джентльмены, одним словом.
— Барон… — произнесла вдруг Эрика, когда уже казалось, что молчание продлится до самого конца пути. — Барон, что-то случилось?