Дракон должен умереть. Книга I

Но и продолжать жить так, как они жили, было невозможно. Генри все чаще стучался головой о сарайчик, и все чаще строгал новые ложки. Он не знал, почему Джоан их ломает, но все больше убеждался в том, что лучше будет это узнать. По крайней мере, ему так казалось.

Ежедневная домашняя рутина заполняла большую часть дня — оставшееся время Генри и Джоан ходили по горам, если погода тому способствовала. Их мнение о том, что можно назвать подходящей погодой для прогулок, счастливо совпадало — поэтому иногда они приходили домой мокрыми насквозь. Если же на улице творилось такое, что даже они предпочитали находиться под крышей, то Генри читал, а Джоан шила — или Джоан читала, а Генри строгал ложки. Тогда время текло медленно и тягуче, как сахарный сироп, а невысказанные слова застывали в воздухе, делая его тягучим и вязким.

Поэтому больше всего Генри и Джоан любили ходить по горам.

Их прогулки скорее следовало называть походами — но Генри вырос здесь, а Джоан была нечеловечески вынослива, поэтому расстояния и перепады высоты значили для них не очень много. Они шли, куда глаза глядят, по большей части молча и неоправданно быстро, как будто у них действительно была цель, которой нужно было достигнуть как можно скорее. Однако каждый вечер они вновь оказывались там же, откуда уходили, в прямом и переносном смысле, и Генри оставался на улице стучаться головой, а Джоан шла в дом готовить ужин — и ломать ложки.

Генри порой было интересно, что обо всем происходящем думает Сагр. Однако Мастер драконов всегда заставлял Генри чувствовать себя болтливым, несдержанным и крайне экспрессивным человеком — а сейчас Сагр если и разговаривал с ними обоими, то лишь о чем-то совершенно незначительном и сиюминутном. Когда Джоан рассказала наконец Генри, что с ней произошло, у него с Сагром состоялся тяжелый разговор, в процессе которого последний сухо и коротко дал понять, что думает обо всем произошедшем. Однако Сагр ни разу не обмолвился о том, что думает о происходящем теперь — а Генри не особо хотел его расспрашивать. У него и так уже порядком болела голова.

В конце концов Генри пришел к выводу, что должен уехать. Ему самому не очень нравилась эта мысль, но что-то нужно было делать — а ничего лучше Генри придумать не мог. Он решил, что скажет Джоан о своем отъезде во время прогулки, чтобы избежать сцены в доме Сагра. И дом, и Сагр и так уже повидали за последние годы слишком много.

Они вышли после обеда и пошли в неопределенном направлении, время от времени короткими вопросами уточняя друг у друга, куда же именно они идут. Как обычно, Генри поражался спокойной уверенности, с которой Джоан двигалась, ее скорости в сочетании с неослабевающей точностью движений. Бывали моменты, когда он с трудом поспевал за ней. И иногда ему казалось, что она знает об этом.

Возле знакомого обрыва Джоан остановилась — горная лужайка здесь резко обрывалась, а дальше раскрывалось ущелье, плавно змеящееся между темно-зеленых склонов. Когда они приходили сюда, Джоан неизменно вставала на самом краю, закрывая глаза и подставляя лицо солнцу и ветру. В такие моменты Генри всегда чувствовал, что она становится еще дальше от него, чем обычно. И всегда было невероятно тяжело не попытаться хоть немного это расстояние сократить.

Сегодня все было сложнее, поскольку Генри не знал, когда они снова окажутся здесь. Он стоял и смотрел, как Джоан раскрывает руки — или крылья? он никогда не мог сказать наверняка, — как закрывает глаза, как отрывается и улетает в неведомые края, где ему никогда не дано побывать. Она была драконом, одинокой душой, недоступной загадкой — она уходила все дальше и дальше, стоя в двух шагах от него, а ему все еще не хватало смелости пройти эти два шага и вернуть ее себе. Вернуть? Генри слабо усмехнулся. Если подумать, ее никогда у него и не было.

Джоан продолжала стоять неподвижно на самом краю, и он почувствовал, что больше не в силах это терпеть. Но вместо того, чтобы все-таки подойти к ней, он тихо позвал ее.

— Джо.

Она опустила руки и обернулась, медленно, как будто плавно закладывая поворот в воздухе, подстраиваясь под восходящие и нисходящие потоки, опускаясь, опускаясь все ниже — что-то в ее глазах вспыхнуло и погасло, и наконец она снова стояла рядом с ним, на земле, в двух шагах — ближе, чем это позволял этикет.

— Да?

Генри всегда вздрагивал, когда она говорила вот так — тихим, немного отстраненным голосом. Он сразу начинал особенно остро чувствовать несовершенство всего мира вообще — и себя в частности.

— Мне пора возвращаться.

— Я знаю, — наконец сказала Джоан и отвернулась.